написал на его смерть великолепную оду, и даже лорд Пальмерстон сказал, что ни один человек не пользовался всю свою жизнь такой любовью, уважением и почтением со стороны своих соотечественников. Похоронная процессия прошла по Конститьюшн-Хилл, Пикадилли и Стрэнду к собору святого Павла. За гробом следовало до полутора миллионов скорбящих. Я чувствовала себя одинокой. Все они уходили… все мои добрые старые друзья.
Повсюду были перемены. Кабинет лорда Дарби долго не продержался, и я была вынуждена поручить сформировать правительство лорду Эбердину. В стране было сложное положение. Нам было необходимо сильное правительство. Все изменилось… даже названия. Виги теперь называли себя либералами, а тори распались на две группы: те, кто был за протекционизм под руководством лорда Дарби и Бенджамена Дизраэли, и те, кто называл себя сторонниками Пиля и требовал свободы торговли, их возглавлял лорд Эбердин.
Для создания сильного правительства была необходима коалиция, чего и пытался достичь лорд Эбердин. Он включил в свой кабинет лорда Джона Рассела и лорда Пальмерстона — вигов, или либералов, а со стороны сторонников Пиля — Гладстона[56] и самого себя.
Я была довольна, и мне очень нравился лорд Эбердин. Это была отличная мысль — включить лучших людей из обеих партий. Я, конечно, не любила Пальмерстона, но он был сильной личностью, а для страны было важно иметь твердое руководство, поэтому мне пришлось подавить мои предубеждения.
И во время этих серьезных перестановок в правительстве я обнаружила, к моему ужасу, что опять беременна. Я так надеялась, что маленький Артур будет последним, но этому было не суждено сбыться.
Боюсь, что я была несколько раздражительна, обвиняя Альберта в равнодушии к моему положению и кощунственно обвиняя высшие силы, обрекшие женщину на ужасы деторождения.
Альберт был добр в своем обычном полуснисходительном духе, называя меня «милое дитя», как будто я оставалась ребенком, и ему требовалось все его терпение, чтобы иметь со мной дело.
Однако на мою долю выпало и некое утешение. Сэр Джеймс Кларк, который знал, как я боялась этих ужасных родов, спросил меня, не хочу ли я испробовать новое средство — хлороформ. Я о нем слышала. Альберт отнесся к этому без особого восторга. Он верил, что Бог обрек женщин на страдания — возможно, за то, что их прародительница предложила Адаму яблоко, и что Бог предначертал нам с твердостью переносить эти страдания.
Но я была не в настроении слушать Альберта. Я больше хотела слушать сэра Джеймса, который сказал, что хлороформ не вреден ни для матери, ни для ребенка. Правда, церковь восставала против него. На что я возразила, что это неудивительно, так как все они мужчины. В газетах шли споры, пользоваться болеутоляющим средством или нет. Я решилась. У меня больше не было сил это выносить. Я испробую хлороформ. Так я и сделала.