– Я не могу ее обманывать.
– Надо.
Он взял ее за плечи, так, чтобы она посмотрела на него.
– Кто-то пытается убить тебя, Вилли. Они дважды проштрафились, но что будет в третий раз или в четвертый?
Она затрясла головой:
– Да за что же меня убивать? Ведь я ничего не знаю!
– Да не за то, что ты знаешь, а за то, что можешь узнать!
Всхлипывая, она подняла на него недоумевающие глаза.
– Узнать что? Что мой отец мертв или что жив? Да кому какая разница?!
Он утомленно вздохнул:
– Не знаю… нам бы найти Оливера и спросить его, на кого он работает.
– Да он всего лишь ребенок!
– Где же ребенок? Ему лет шестнадцать– семнадцать, достаточно взрослый, чтобы работать агентом.
– Вьетнамским?
– Да нет… если бы он был с ними, то почему тогда скрылся? Почему тогда полиция тормошит тебя из-за него?
Вилли совсем запуталась и легла, свернувшись на кровати калачиком.
– Он спас мне жизнь, а я даже не знаю почему.
Вот она, эта беззащитность в дрожащем взгляде, ее природа во всей красе. Пускай она была плоть от плоти Дикого Билла Мэйтленда, но она оставалась женщиной, и Гаю было очень непросто думать теперь о деле. Зачем им понадобилось ее убивать? Он слишком устал, чтобы думать об этом. За окном ночь, а она лежит так близко, лежит на кровати, которая вся в их распоряжении.
Он протянул руку и нежно погладил ее по лицу. Она как будто сразу почувствовала, к чему все это идет, и, хотя тело ее напряглось, она не сопротивлялась. Как только их губы соприкоснулись, он ощутил, как некий разряд прокатился по ней и по нему; и, словно молнией, их озарило вспышкой радости. «Боже мой, – мысленно поразился он, – да ты и сама этого хотела».
Он рассслышал слабое «нет», но знал, что она не имела этого в виду, и потому не переставал целовать ее, пока не осознал, что если сейчас же не прекратит, то сделает что-то, чего уж точно не хотел делать. «Как же это – не хочу? Еще как хочу! – подумал он, сам себе удивляясь. – Да я еще ни одну женщину так не хотел». Она слабо уперлась рукой ему в грудь и пролепетала еще тише «нет». Он бы не обратил на это внимания, если бы не ее глаза. Они были широко раскрыты, в них была растерянность, растерянность женщины, дошедшей до предела от страха и переутомления.
Не такой он желал иметь ее в своих руках – не дошедшей до ручки, но дышащей жизнью, той, настоящей Вилли Мэйтленд. Он отпустил ее. Они сидели на кровати, долго ничего не говоря и в тихом оцепенении глядя друг на друга.
– Зачем, зачем ты это сделал? – спросила она слабым голосом.
– Мне показалось, что тебе это нужно.
– Но не от тебя.
– Ну, от кого-то другого? Тебя давно уже никто не целовал, так ведь?