«Есть. Я такой», – подумал Хьюстон. Молли хотела заручиться его поддержкой, атакуя по тем фронтам, которые смогли бы повлиять на его мнение. Пыталась апеллировать к сердцу, а не к разуму. Это снова говорило о том, что она романтик, а не реалист.
– У меня уже есть дела на завтра, – произнес он. «Я собираюсь вернуть себе рассудок».
– Ты обещал мне два дня, – напомнила Молли. – Я думала, ты человек слова.
Ну вот. Снова прицельный огонь. На сей раз целятся в его честь.
– Я не обещал два дня подряд.
Молли изогнула бровь, прекрасно отдавая себе отчет, какой это производит эффект.
– В пятницу? – предложил Уитфорд.
– Хорошо.
– Тогда и увидимся, – сухо кивнул он.
Сегодня вечером – да что там, каждый вечер на этой неделе – он будет колотить по боксерской груше до тех пор, пока не избавится от нелепого и странного желания заглянуть в ее мир. Призовет на помощь все свои силы и наведет порядок в своей хорошо отлаженной системе ценностей.
К концу недели он снова станет самим собой. У Молли не получится одержать победу. И даже с помощью тяжелой артиллерии в лице детей.
Хьюстон Уитфорд мог поздравить себя. Он с умом распорядился передышкой. Просто избегал Молли Майклз.
Хотя это не очень-то и получалось. Он каждый день проводил в офисе «Второго шанса»: изучал отчетность, проверял работу новой компьютерной системы, уточнял детали реорганизации. Но ему не удавалось закрыть глаза на то, что во всем, с чем он сталкивался, чувствовалось влияние Молли. Молли Майклз была центром этой маленькой вселенной. Как и в саду, именно к ней тянулись люди со своими заботами и проблемами. Она была солнцем, вокруг которого вращались все остальные сотрудники. Теплая, добрая и отзывчивая. Полная противоположность ему. Но как там люди говорят? Противоположности притягиваются. И Хьюстона тянуло к Молли несмотря ни на что. Единственное, что их объединяло, – желание гнуть свою линию. И упрямая решимость отстаивать свое мнение до последнего. Когда Хьюстон пришел на работу утром во вторник, на столе его уже ждали три письма. Лейтмотивом всех трех было «Почему я хочу красивое платье для выпускного». Одно было написано на розовой бумаге, второе пахло духами, а третье… Хьюстон был уверен, что его перед отправкой залили слезами.
В среду таких писем было уже с полдюжины.
В четверг где-то около двадцати.
В пятницу Хьюстон был в таком ужасе от перспективы увидеть свой стол похороненным под горой слезливой корреспонденции, что просто прошел мимо собственного кабинета. Даже «Солнечная карамель» казалась не таким страшным испытанием по сравнению с этой эпистолярной атакой.