ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Дел думай, что найдет ее в спальне или детской — но Карен прошла в третью, последнюю по коридору комнату на верхнем этаже. Там стоял письменный стол с креслом, стеллаж с книгами и диван — первоначально эта комната предполагалась как кабинет, но фактически почти не использовалась.
Она стояла у окна и смотрела на улицу, но, когда он вошел, обернулась. Внизу шумел пылесос, и сквозь него прорывались подвывания как всегда включенного сериала — Мануэла не теряла времени даром.
Подойдя к Карен, он протянул руку и погладил ее по виску, убрал захлестнувшую щеку прядку. Она не стала отстраняться — лишь поморщилась.
— Карен, девочка моя...
Эти слова, казалось, спустили какую-то пружину — глаза ее вспыхнули, как у разъяренной кошки. Она вывернулась из-под его руки и отскочила на пару шагов.
— Не называй меня так!
Дел остановился, удивленно глядя на нее — он называл ее так сотни раз. Карен стояла перед ним, выпрямившись, сверкая глазами и тяжело дыша. Голос ее стал хриплым и яростным, словно она едва сдерживалась, чтобы не закричать.
— Не называй меня так — я давно уже не девочка. Хватит! Ах, какая умилительная картинка — молоденькая влюбленная дурочка, которую можно трахать, когда захочется, плести ей любой вздор — и она будет верить и радоваться, что на нее внимание обратили, чуть ли не хвостиком, как сучка, вилять!
— Карен, ну дай мне объяснить!
Она глубоко вдохнула воздух, закрыла глаза, медленно выдохнула, прошла к дивану и села.
— Пожалуйста, можешь объяснять — мне будет интересно послушать.
Дел секунду помедлил, прежде чем спросить:
— Ты звонила в Штаты?
— Да.
— Извини. Я узнал еще вчера.
— Да. Мак был очень удивлен, что ты мне не сказал.
— У меня не было сил сказать тебе об этом.
— Трахнуть меня у тебя силы нашлись, — это прозвучало грубо, цинично и жестко — никогда еще Карен не разговаривала с ним так. — Ты же знал, что Томми для меня значит. Мне сейчас плевать на твои шашни с... мисс Виллифранко, — это имя было выплюнуто, как ругательство, — но тут ты... — она не договорила — голос застрял в горле.
— Да не было у меня с ней ничего, черт возьми. Не было!
— Я же сказала — мне это уже все равно. Еще вчера было не все равно, а теперь все равно.
— Я не смог тебе вчера сказать. Пришел вечером — самому выть хотелось... просто не знал, как это сказать тебе.
— Да... и надо было тратить на меня свое драгоценное время — да еще, не дай бог, утешать придется. Так, что ли?
— Я сам знаю, что виноват перед тобой... Но это единственное, в чем я перед тобой виноват — понимаешь, единственное!