Яма — московский район красных фонарей. Три квартала разноцветных домов, окна с резными наличниками и тюлевыми занавесками; час с женщиной здесь стоил три рубля, ночь — десять рублей; здесь мальчики из богатых и знатных семей становились мужчинами. Но сегодня ночью Яма лежала во тьме, на улицах стояла полная тишина. Дома были разграблены, белые наличники переломаны, тюлевые занавески обуглились или висели клочьями. Проституток избили, некоторые были убиты, иных прогнали. Именно поэтому четверо гвардейских офицеров вынуждены были прийти сюда, в выгребную яму под названием Хитров рынок, в поисках женщин на ночь.
Зарубкин сделал глоток из бутылки водки, затем передал ее Гладыкину, шедшему справа. Тот поднял бутылку с радостным возгласом, словно национальное достояние, и, прежде чем передать ее Гетцу, отхлебнул как следует. Шагавший слева от Зарубкина Ваня подал ему новую бутылку — должно быть, он припрятал ее за пазухой шинели. Зарубкин улыбнулся ему, и тут же перед ним мелькнуло его искаженное страхом лицо, освещенное пламенем пожаров, пылавших минувшей ночью в Яме. Все начали драгуны вроде него: два идиота, решивших, что какая-то мадам обманула их на три рубля, два человека, которых жара, нервное напряжение, импотенция и спиртное довели до того, что они организовали целую армию гражданских, начавшую грабить и убивать. Сегодня эти гражданские, обезумев, бродили по Москве: насилие порождает насилие. Жаждущая крови толпа забыла о шлюхах и обратилась с более зловещими намерениями к другой цели — жидам. Евреям.
Зарубкин, капитан лейб-гвардии, взглянул из-за плеч своих приятелей вперед, в туман. Почему, размышлял он, озлобленные люди не разгромили вместо Ямы это отвратительное место? Даже полицейские избегали появляться на Хитровке. Плотное одеяло тумана скрывало язвы этого места, но запах его был неистребим, и Зарубкину показалось, что он покрывается какой-то слизью. Он как следует хлебнул из Ваниной бутылки и прорычал:
— К черту добропорядочных граждан!
В конце концов, именно из-за них он и его друзья вынуждены были сегодня прийти сюда. Они пошли бы куда угодно, только подальше от толпы. Пусть те, у кого сегодня дежурство, варятся в этом аду. Только не он, только не две ночи подряд.
Гладыкин рассмеялся и похлопал его по плечу.
— К черту добропорядочных, — согласился он и добавил: — Пусть они все сгорят в аду, если хоть один из нас сегодня подцепит здесь мандавошек.
Ваня воскликнул:
— Мандавошки! За мандавошек!
Затем они выпили за здоровье гнид и зашагали дальше. Сапоги их стучали по булыжникам погруженной во тьму мостовой, словно лошадиные подковы.