– Чи, – для привлечения внимания, и одно движение рук – «Организуем засаду». Большего не требовалось. Моим ребятам вполне хватало пятимесячного опыта, чтобы самим определиться с позициями.
– Кофе будешь?
Все же фешер чувствовал себя слегка виноватым. Слегка? И это после того, как это чмо наставило на меня пистолет?! При воспоминании о том моменте по моей спине легкой змейкой пробежал запоздалый холодок. Не к этому случаю, но самое поганое на войне – соприкасаться со своими при непонятных обстоятельствах. Если кругом враги, все ясно и просто: увидел, открыл огонь на поражение. Когда же возможна встреча со своими, но не знакомыми тебе подразделениями, то ты, вдруг встретив настоящего противника, сразу же оказываешься в проигрышной ситуации: он увидел и сразу открыл огонь, тебе же нужно сперва определить «свой или чужой». Десятые, сотые доли секунды – порой даже не время, а вся оставшаяся жизнь. Но это еще куда ни шло, если по тебе стрельнет враг, а если с перепугу начнет стрелять внезапно выползший навстречу представитель иного войскового коллектива? То-то и оно. Я почему-то всегда опасался именно такой вот ситуации, когда по какой-либо причине придется схлестнуться со своими. Что может быть хуже смерти от дружественного огня?
Еще в самом начале командировки майор Грелкин рассказывал один случай. Они возвращались с боевого задания. До места эвакуации оставалось всего ничего – метров двести по лесу, а там выход на дорогу, и боевое задание закончено – путь домой в пункт постоянной дислокации. Все уже немножко расслабились – впереди слышались звуки двигателей разворачивающейся техники. Думали, прибыла эвакуационная колонна. Так что стоявший на бруствере старого заброшенного окопа «ПКМ» и сидевший за ним боец-пехотинец явились для шедшего в головном дозоре сержанта Чигрина полной неожиданностью. Пехотинец, увидев заросшего щетиной, грязного, одетого в маскхалат разведчика и приняв его за противника, кинулся к пулемету. Чигрин же не нашел ничего лучшего, как, вскинув автоматический пистолет Стечкина (автомат он уже в преддверии своих закинул за плечо), сделать два выстрела в бруствер, чтобы заставить пулеметчика упасть на дно окопа, а уже потом объяснить ему кто есть кто. Все произошло, почти как и рассчитывал сержант, но именно «почти». Пулеметчик юркнул вниз, а с дальней стороны окопа тотчас поднялся ствол автомата.
– Свои! – что есть силы заорал Чигрин, падая на землю и спешно уползая в кусты. – Свои, свои! – орал он, пытаясь перекричать трескотню выстрелов.
Увы, если сержанта и послушались, то только спецназовцы, а пехотинцы то ли не слышали его истерических воплей, то ли никак не желали, да и не могли поверить в искренность его слов. Да и как им было поверить (особенно пулеметчику), если он в них стрелял? То, что он целил мимо, далеко, для острастки, годилось разве что для оправдания в мальчишеской игре, но никак не для ситуации, подобной этой. Кто мог дать гарантию, что это не противник, знающий русский язык, хочет всего лишь отвести от себя удар? Огонь велся по нарастающей, разведчики пускали ракеты, пытались достучаться до пехоты по рации, все было без толку. Стрельба прекратилась лишь тогда, когда к месту столкновения прибыла эвакуационная колонна. Итог оказался печальным: одна из выпущенных пуль разворотила голову арткорректировщика старшего лейтенанта Фокина, приданного отряду и находившегося в тот день в составе этой разведгруппы. Вот такая история…