Капрал Уитком и незнакомец прервали разговор и с каменными физиономиями дожидались, пока капеллан пройдет. Капеллан поспешил к себе в палатку. Ему послышалось, а может быть и показалось, что те двое хихикнули ему вслед.
Через секунду в палатку вошел капрал Уитком и спросил:
— Как дела?
— Ничего нового, — ответил капеллан, стараясь не встречаться глазами со своим помощником. — Меня никто не спрашивал?
— Опять заходил этот чокнутый — Йоссариан. Вот уж настоящий смутьян!
— Я бы не сказал, что он чокнутый, — заметил капеллан.
— Ну ладно, ладно, защищайте его, — сказал капрал обиженным тоном и, стуча башмаками, вышел из палатки. Капеллану не верилось, что капрал Уитком настолько обиделся, что больше не вернется. И едва только он успел это подумать, как капрал Уитком вошел снова.
— Других вы всегда защищаете! — набросился капрал Уитком на капеллана. — А вот своих не поддерживаете! Это главный ваш недостаток!
— Я и не думал защищать его, — сказал капеллан виноватым тоном. — Я сказал то, что есть.
— Зачем вы понадобились полковнику Кэткарту?
— Ничего особенного. Он просто хотел обсудить со мной, можно ли читать молитвы в инструкторской перед боевыми вылетами.
— Ну ладно, не хотите — не рассказывайте, — огрызнулся капрал Уитком и снова вышел.
Капеллан чувствовал себя ужасно. Сколь тактичным он ни пытался быть, всегда получалось так, что он задевал самолюбие капрала Уиткома. Испытывая раскаяние, капеллан опустил голову и тут заметил, что ординарец, которого навязал ему подполковник Корн, чтобы прибирать в палатке и содержать в порядке его вещи, опять не удосужился почистить ему ботинки. Вошел капрал Уитком.
— Вы никогда меня не информируете! — взвизгнул он. — Вы не доверяете вашим подчиненным! Это еще один ваш недостаток!
— Я вам верю, — поспешил успокоить его капеллан виноватым тоном. — Я вам полностью доверяю.
— Ну а как насчет писем соболезнования?
— Нет, только не сейчас, — весь съежившись, попросил капеллан. — Не надо писем. И, пожалуйста, не будем снова заводить разговор на эту тему. Если я изменю точку зрения, я вам сообщу.
Капрал Уитком рассвирепел:
— Такое, значит, отношение? Вы будете сидеть сложа руки, а я — тащи всю работу?.. Вы, случайно, не заметили там одного дядю с картинками на халате?
— Он пришел ко мне?
— Нет, — сказал капрал Уитком и вышел. В палатке было жарко и душно, и капеллан почувствовал, что он весь взмок. Невольно прислушиваясь к приглушенному неразборчивому гудению двух голосов, он сидел неподвижно за шатким столиком, который служил ему и письменным столом. Губы его были плотно сжаты. Взгляд рассеянно блуждал, кожа на лице, испещренном ямками от застарелых прыщей, напоминала своей шершавостью и бледно-охристым оттенком скорлупу миндаля. Капеллан до боли в висках ломал себе голову, пытаясь догадаться, чем он заслужил такую неприязнь капрала Уиткома. Он был убежден, что совершил по отношению к капралу какую-то непростительную несправедливость, но когда и при каких обстоятельствах — не мог припомнить. Казалось немыслимым, что упорная злоба капрала Уиткома возникла только из-за того, что капеллан отверг игры в лото и письма соболезнования семьям. От сознания своей беспомощности капеллан пал духом. Вот уже несколько недель он собирался поговорить с капралом Уиткомом по душам, чтобы выяснить, чем тот недоволен, но не осмеливался, заранее стыдясь того, что может услышать в ответ.