— Принцессу? — спросила Мари, но Сезар ничего не ответил.
А потом они пили кислое молоко и ели лепешки. Кто-то из воинов шепнул Сезару:
— Это не та ли самая ведьма, которую сожгли заочно лет тридцать назад, да все ищут, чтобы сжечь взаправду?..
— Где? Не вижу никакой ведьмы, — отрезал Сезар.
— Да я что, я ничего, — смутился воин, пряча глаза.
Ощутимый тычок заставил мечника прикусить язык. Сзади стоял Генрих, оруженосец:
— Господин граф велел по чащобам зря не рыскать, а оставить здесь отца Сезара на выздоровление, а дорогу забыть крепко-накрепко. А потому и наобратно глаза я вам завяжу. Ну, поднимайтесь, пошли!
Нехотя отрываясь от еды, воины начали подниматься из-за стола.
— Господин граф лично поедет к королю, — добавил Генрих, глядя на Мари. — Но тебе не следует появляться там, где тебя знают… некоторое время.
— Почему? — спросила Мари.
— Если спасительница столицы умрет — появится новая святая, — вместо Генриха разъяснил Сезар. — А если останется в живых — будет ведьма.
…Вечером Мари тихонько подошла к инквизитору.
— Могу я спросить… о душе?
Сезар кивнул. Страшную полумаску скрывала темнота, и в профиль он по-прежнему был прекрасен.
— Если голос внутри меня говорит: не делай этого, не рискуй, живи, не иди к чумным, ты молода, тебе надо жить — это называется дьявольский искус?
— Это называется житейская мудрость, — ровно ответил Сезар, и в голосе звучала бесконечная усталость, и немного грусть.
— А если я думаю, отчего звезды на небе, и как достать до солнца, и как будут люди жить через тысячу лет — это…
— А это пора замуж, — отвернулся Сезар, и больше сегодня не говорил.
Станислав стоял у посадочного модуля, и дрожал, хотя в зале было тепло. Полированная поверхность отразила силуэт, и Бренар подумал, что вот он весь: мутная тень, и больше ничего.
В груди росла тревога, хотя отпуск был рассчитан по правилам, и никто его ни о чем не спрашивал; по-бюрократически безразлично оформили документы и выписали билет. Но сердце колотилось как сумасшедшее, и Станислав знал, почему. Очень не нравилась ему прощальная улыбка Яра. «Счастливой дороги, Бренар». Вроде бы и нет в этих словах ничего плохого. Вроде бы все, как должно быть. Счастливой дороги.
Мориса взяли в тот же день, забрали из бара, где он приставал к посетителям. Был ли к этому причастен Яр — Бренар не знал. Что теперь станет с женой и детьми Мориса, Бренар не хотел думать. Его-то сестре, по крайней мере, ничего не грозит: у нее хорошая должность.
Объявили посадку, но до самого взлета Станиславу казалось, что придут — и снимут. Слишком многое он знал, и слишком многое хотел сказать. Не сняли.