— Ни за что!
— Значит, все в порядке.
Однажды знакомая из провинции рассказала Ландау о молодом переводчике, который хвастался, что в него до самозабвения влюблена молоденькая девушка из продовольственного магазина, что она приносит ему еду, бродит под его окнами.
Дау помрачнел:
— И вы ничего ему не сказали?
— Нет…
— Зря. Я бы сказал: «Не стыдно обирать продавщиц?»
— Но девочка тоже хороша. Могла бы быть поумнее.
— Но она влюблена и не видит обмана. Винить ее нельзя.
— Трудности есть у всех, и, пока человек жив, он должен бороться. Ведь жизнь — это действительно борьба, уйти от этого никому не дано. — Чувствуя, что ему удается убедить свою знакомую, Дау продолжал:
— Избавиться от предрассудков очень трудно, многим просто лень от них избавиться. А позаботиться о том, чтобы объяснить вред предрассудков людям, которые этого не понимают, — и подавно лень. Еще Пушкин заметил, что мы ленивы и нелюбопытны…
«Балагана», если употребить его собственное выражение, Дау терпеть не мог. Он любил юмор, остроумие и веселье. Его чувство юмора сказывалось иногда даже не в содержании фразы, а в том, как он ее произносил.
Порой собеседник, демонстрировавший свою «ученость», ожидал услышать от Льва Давидовича нечто наукообразное, а слышал совсем не то. Так, один молодой искусствовед однажды принялся излагать Ландау свои взгляды. Он говорил запальчиво и нервозно:
— Любой элемент человеческого тела несет на себе печать индивидуальности, что-то выражает. Поэтому часто некрасивые от природы люди с возрастом теряют некрасивость. И наоборот. Много чудесных девушек в сорок — пятьдесят лет превращаются в форменных крокодилов. Мещанский быт раздирает цельность натуры, внутренняя сущность доминирует, поглощает все, что было хорошего. И только очень немногим удается сохранить душу, чистоту помыслов. Такие люди богоподобны.
— Вы душист, а я красивист-мордист. Что же касается девушек, то к пятидесяти годам они просто стареют, — ответил Дау с ясной, обезоруживающей улыбкой.
Просто удивительно, как Дау мог держать в уме все, даже, казалось бы, малозначительные подробности домашних дел и забот многочисленных знакомых.
Много лет на академической машине, которая была закреплена за Ландау, работал Валентин Романович Воробьев. Классный шофер, он возил Льва Давидова особенно осторожно. Отношения у них были всегда хорошие, и Дау был осведомлен о домашних делах Воробьева не меньше, чем Воробьев о его собственных.
Валентин Романович рассказывал, что, когда он уже не работал в Институте физических проблем, он часто делал крюк и заезжал во двор института в надежде хотя бы мельком увидеть Дау и поговорить с ним.