Ленин устраивался на старой бабушкиной кушетке, стоявшей на балконе. Как правило, он ложился не раздеваясь — в костюме и Михиных тапочках. Каждый раз он надеялся почитать перед сном что-нибудь увлекательное, детектив или гороскоп, но после короткой схватки с подступающим забытьем проваливался в объективную реальность с выражением бессильной ярости на лице.
Миха засыпал медленно. Ему снился зеленый лужок. Разноцветные бабочки порхали над яркими цветами, веселое солнышко дробилось в радужных крыльях стрекоз на миллионы хрустальных осколков, с пыльной брони горячего танка спускался обнаженный Ленин. Он шел по высокой траве плавным размашистым шагом, и его тугие смуглые бедра влажно сияли от свежей росы. Над семейным ложем супругов Смолкиных летали лысоватые ангелочки с маленькими бородками.
Над бабушкиной кушеткой роились кошмары. Женщина с рыбьим лицом, обросшим короткими жесткими волосами, кусала Ленина за большой палец ноги. Было больно. Ленин вскрикивал и делал «велосипед». Рыба исчезала, появлялись чудища в белых халатах с черными микроскопами наперевес. Ленин понимал, что сейчас его станут душить. Он опять вскрикивал, отбивался от вивисекторов, просыпался, выпивал пива и вновь засыпал. Ему снились Драконовы горы, тропические леса вдоль русла Лимпопо. Над привязанным к стволу большого дерева Лениным хлопотал с заржавленным серпом в руках чернокожий Бетховен.
Утром Ленин исчезал задолго до пробуждения семейства Смолкиных. Прощальная записка, по обыкновению, гласила: «Не серчай — печенка лопнет!»
Несколько недель после такого вечера Миха пребывал в состоянии прострации. Он вынашивал безумные идеи, порывался броситься на поиски друга и сопровождать его в очередном предприятии. Его язык становился жестче, оценки категоричней, походка тверже. Дети прятались от слегка озверевшего папы в ванной комнате, жена сопротивлялась, как могла.
— Первый месяц каждого года я сплю не со Смолкиным, а с Лениным, — говорила Ольга по ночам и выгоняла донельзя обнаглевшего Миху спать на кушетку.
С Лениным в сердце Миха прожил большую часть своей взрослой жизни — с восемнадцати до сорока шести лет. В любое время суток, в любом состоянии Миха ощущал себя самым близким Ленину человеком. И этого ощущения хватало для сохранения самых теплых чувств к товарищу. Ему было достаточно состояния «объявленной» дружбы, которое вселилось в его душу при первой встрече с этим удивительным, сильным, простым, грубым и темным человеком.
Однажды в конце января Миха получил телеграмму следующего содержания: «Срочно приезжай Лозанну Шьют дело Твой Ильич».