Захотелось плакать, как при прощании с Хорхе. Что перед ней? Кожа желтой жемчужницы. Она подумала, что гипотетическая слеза, вертикально стекающая от века к складке губ, тоже превратилась бы в линию. Но грустно ей не было, хотя и счастливой она себя тоже не чувствовала. Ее желание плакать было результатом какой-то бесцветной эмоции, линейного ощущения, которое будущее, несомненно, пропишет более четко. Она была в начале, на стартовой линии (точный термин), искривленная фигура в мире геометрии, ожидавшая, пока художник выберет ее и наложит на нее печать теней и характера. А после этого что? Чтобы узнать, надо ждать.
В остальных отношениях ее нынешнее состояние напоминало состояние невесомости. Грунтовка избавила ее от балласта. Она почти себя не ощущала. Совсем нагая — не чувствовала холода, даже прохлады, вообще ничего, что можно назвать температурой. Несмотря на неудобства поездки, была подвижна и полна энергии: она могла бы отдохнуть, сложившись вдвое или стоя на цыпочках. Загадочный набор таблеток, которые она начала принимать по решению «F amp;W», стирал ее физиологию. Она наслаждалась, что не нужно мучиться никакими кишечными проблемами. С того времени, как она в последний раз сходила в туалет, прошло больше двенадцати часов. С субботы она не ела — да ей и не хотелось — ничего твердого. Она не нервничала и не была спокойной: просто ждала. Все ее настроение было проектом. Впервые в жизни она по-настоящему чувствовала себя полотном. Даже не полотном. Инструментом. Молоток, вилка или револьвер, подумала она, сейчас бы поняли ее лучше, чем любой человек.
Голова была ясная. Невероятно ясная. Думать было как разглядывать волнистый горизонт пустыни. Это ее тоже радовало. Конечно, не было никакой амнезии: она все помнила, но воспоминания не портили ее. То есть они были здесь, в библиотеке, разложенные по полочкам, под рукой (если захотеть, она могла бы начать вспоминать родителей, Вики, Хорхе), но, чтобы жить, ей не нужно было листать свое прошлое. Быть другой и в то же время продолжать быть самой собой — потрясающее ощущение.
Дом наполнен тишиной. Она не знала, куда ее перевезли после того, как самолет приземлился в голландском аэропорту Шипхол. Наверное, куда-нибудь под Амстердам. Полет длился час или чуть больше, но и час может показаться бесконечным, если у тебя завязаны глаза и ты не можешь шевельнуться. Однако тело Клары подружилось со временем, и она практически не заметила неудобств.
Ее перевозили как художественный материал. С ней это было впервые. Ну, когда-то, в «Зе Сёркл», когда она была еще подростком, ее связали нейлоновыми веревками, завязали глаза, завернули в мягкую защитную бумагу и засунули в картонную коробку. Это называлось испытанием на неодушевленность, и целью его было внушить будущей картине ее предметную сущность. Но тут все было иначе, потому что речь шла о настоящей перевозке материала. По закону «художественным материалом» считалось любое загрунтованное полотно с навешенными этикетками, даже если его еще не писал живописец. Во всех предыдущих рабочих поездках она летала как пассажир, грунтовку делали уже там, где она выставлялась. Таким образом художник экономил на расходах по транспортировке, страховому взносу за возможное повреждение, а иногда и на уплате таможенных пошлин. Уклонение от налогов картин, которые путешествовали, как обычные люди, а потом расписывались в другой стране, еще не было классифицировано как преступление, и законодательство по этому поводу было крайне необходимо. Но ее перевезли как художественный материал, с соблюдением всех существующих требований.