Гизелла видела смятение в глазах Беллы Адамс и боялась стать похожей на нее. Ведь рано или поздно ее место займет другая женщина, как она заняла место Беллы. И Роман даже не попытается смягчить удар, как накануне он просто проигнорировал свою бывшую любовницу, которая рискнула ему докучать.
Без спешки Гизелла приняла душ в его роскошном пентхаусе, высушила и расчесала волосы, позавтракала, оделась во вчерашнее, за исключением экстрамодных перчаток. Свеженькая, без макияжа, она направилась к выходу, но помедлила. Взяла фирменный бланк отеля для писем и размашисто начертала:
Спасибо за чудную ночь, и прощай. Нам лучше больше не видеться.
Она еще некоторое время раздумывала, оставлять ли такую записку. Но рассудила, что это самое верное. Если он захочет быть с ней, то сможет ее отыскать, где бы она ни находилась, для этого у него есть все необходимое. Ему известно ее имя, он знает имя ее сестры. Но если она надеется на то, чему просто не суждено быть, то сделает этим лишь хуже самой себе.
Исходя из этих соображений, Гизелла решительно положила записку на видное место на столике в холле пентхауса и, покинув номер, отправилась на Северное побережье к Мауре.
Единственное, что ей не давало покоя, — невозможность с кем-либо обсудить новый опыт и новые переживания. От бабушки она привыкла слушать только мудрые советы и наставления. А сокровенным могла поделиться только с сестренкой Лолли. Но Леола была далеко, а тема — слишком щекотливая, чтобы обсуждать ее по телефону.
Она даже испытывала некоторый гнев оттого, что первый же ее серьезный роман оказался таким негладким. Его даже романом нельзя было назвать. А если она расскажет обо всем бабушке, то та даже вольна будет счесть поведение внучки аморальным. У самой Гизеллы не было твердого мнения, как к этой истории с заморским принцем следует относиться.
Гизелла злилась в первую очередь на саму себя, поскольку сердиться на бьющую энергией стихию, каковой ей виделся Роман Магнати, было бесполезно. Этой стихии можно было только противостоять, что она и делала, без всякой надежды направить развитие событий по приемлемому для самой себя руслу. То, что Роман живет в полном согласии со своими холостяцкими представлениями, у Гизеллы не было никаких сомнений. Навязать что-либо такому человеку не представлялось возможным. Тем более что у Гизеллы и не возникало такого желания, поскольку в мечтах она лелеяла идею абсолютной обоюдности порывов. Но и запретить себе любить этого повесу она тоже не могла.
Именно любить — теперь Гизелла знала точно, что испытывает к Роману это священное чувство. И без него она бы не позволила себе уйти так далеко.