Многим приходится хоронить самых дорогих, самых близких. Гюли пришлось похоронить единственного родственника.
Двенадцать лет назад, гонимые из Белуджистана свирепой нищетой, только двое из целой семьи — она и отец — добрались сюда, где нашли жизнь и счастье.
Жизнь и счастье! Как любит Гюли смотреть в синее небо и знать, что никто не ударит ее за это! Как проворны ее тонкие руки, когда стрижет она овец и вяжет в тюки колхозное богатство, свое богатство — пушистую шерсть. Как радостно неутомима она в работе, которую не приходится продавать за кусок черствой лепешки, что бросали ей бывало, словно собаке, в пыль. Как хорошо в праздник, пройдя по кишлаку, удивить всех нарядом, блистающим ярче снега на вершинах гор. Как необходимо обо всем этом рассказать... Однажды, когда ее чествовали на колхозном собрании, она попробовала рассказать о чувствах, переполнявших сердце. Сбивчивым получился ее рассказ. Жила она с отцом на отшибе, с людьми встречалась редко, была необщительна... Вот и сейчас, кажется, не с кем поделиться горем...
Обессилевшая от слез, Гюли опустилась на груду одеял и затихла, забылась.
Сколько прошло времени, она не смогла бы сказать. Она проснулась, будто ее толкнули. Подняла голову и видит: посреди комнаты стоит человек — с длинной белой рубахи его, перехваченной витым кушаком, стекает вода. Гюли не встречала здесь людей, которые одевались бы так же, как она с отцом. Пришелец по одежде был ее соплеменником. И, может быть, поэтому она — женщина — не задала ему первая вопросов...
Незнакомец все же ответил на эти незаданные вопросы. На родном наречии белуджи он сказал, что пришел издалека, что путь его был труден, что он просит гостеприимства.
Гюли встала, расправила одеяла, достала лепешку, разломила, положила на поднос. Все делала молча.
Пришелец завернул мокрое полотно рубахи, присел на пятки, отщипнул лепешки и стал расспрашивать девушку. Прежде всего он спросил, где старшие. Гюли рассказала, что только вчера похоронен отец, что вместо него — новый чабан. Начался перегон отар на летние пастбища. Скоро она останется совсем одна...
— Куропатка недолго бывает одинокой... — заметил незнакомец, и под черными усами блеснули в улыбке его белые крупные, как у волка, зубы.
Он продолжал расспросы.
Гюли ответила осторожно:
— Сначала скажи мне, кто ты?
Незнакомец не собирался откровенничать.
— Я брат твой, разве ты не видишь?
— Откуда ты пришел и зачем?
— Кара-Кумы не были мне преградой, раз ты в горе...
— Почему мокро твое платье?
Гюли не смотрела ни на пришельца, ни на одежду его, мокрую до пояса. Потупившись, она смотрела на темные следы, расползающиеся по глинобитному полу.