У меня мелькнула интересная мысль — о том, что всего за несколько недель я успел поучаствовать как в захвате негров в рабство, так и в борьбе за их освобождение, а несколько сотен черномазых животных на борту «Бэллиол Колледжа», имеющие все основания к недовольству и мятежу, не доставили и десятой доли тех неприятностей, которые мне пришлось пережить из-за одного-единственного квартерона, который на коленях должен был бы благодарить меня, Крикса и остальных. Ну, да, он был цивилизован, образован и просто раздувался от чувства собственной значимости. Линкольн был прав: все негры — проклятое недоразумение.
В первую ночь я еще утешался мыслью, что наше путешествие не будет долгим и мне удастся избавиться от мастера Рэндольфа уже через неделю. Мы самым приятным образом плыли туда-сюда по реке — я говорю «туда-сюда», потому что Миссисипи обладает самым извилистым фарватером, какой только можно себе представить, изгибаясь во всех направлениях. Так что порой полдня приходилось плыть на юго-запад или на юго-восток, чтобы потом снова повернуть к северу. Это огромная река, достигающая местами целой мили в ширину и, в отличие от других известных мне рек, становится тем шире, чем выше по ней вы поднимаетесь. Смотреть было не на что — только низкие берега, за которыми лежали топкие долины, местами покрытые подлеском. Иногда попадались маленькие городки или пристани, но сама река была битком набита пароходами и меньшими судами, а также огромным количеством барж, на которых возвышались груды тюков с грузом, неспешно плывущих по коричневой воде вниз, к заливу.
Это медленная, уродливая река, причем ощущение уродливости вызывает не столько то, что вы видите, сколько то, что чувствуете. Там царит какое-то удушье, запах тлена и разложения. В моем понимании это была очень жестокая река — и сама по себе, и ее люди. Конечно, я мог испытывать предубеждение из-за всего, что тут до этого произошло со мной, но даже когда спустя несколько лет я вновь торжественно плыл по ней в составе армии юнионистов — точнее, солдаты плыли, а я следовал за ними по берегу, — я все равно чувствовал какой-то гнетущий страх. Помню, что сказал о ней Сэм Грант: «Слишком мутная, чтобы пить, и слишком широкая, чтобы через нее переправляться. Да еще и воняет». И все равно пришлось из нее пить, пока из Каира нам не доставили чистейший кукурузный виски.
Это была еще и предательская река, в чем я убедился на следующее же утро после погрузки на «Султана», когда мы сели на мель на илистой банке в излучине Бриаро, неподалеку от Натчеза. Видите ли, проходы и мели часто меняют свое положение, так что лоцманам приходится помнить все повороты, приметные ориентиры и течения. Наш, видимо, что-то запамятовал, мы застряли, и из Натчеза пришлось вызывать особого лоцмана — самого знаменитого Биксби, чтобы снять нас с мели. [XXXVI*] Все заняло несколько часов. Этот великий человек то появлялся на капитанском мостике, то спускался вниз, на площадку у гребных колес, время от времени покрикивая в свой рупор: «Одерживай! Стоп! Пошла, пошла, пошла!» — в то время как с обоих бортов поднимались облака донного ила, а пароход дергался в попытках освободиться из своего плена. И когда судно, наконец, удалось «сдернуть» и оно кормой вперед сползло с отмели на чистую воду, Биксби снова наполовину высунулся за поручни, крича негру-рулевому, который своим мощным голосом покрывал шум машины и свист пара, произнося нараспев: «Восемь футов — восемь с половиной — девять футов — десять с половиной!» И тут раздался крик: «Марк тве-е-ен!»