— Не я, а магистр Леон. Не сердись, Грег, но нам пора собираться, и ты должен быть спокоен и убедителен.
Ну да, после того, как они дружно пробежались сапогами по моему самолюбию, я должен быть спокоен! И убедителен, и хладнокровен! А понять, что я мечтал сам участвовать в освобождении и при этом быть в первых рядах, не желает никто!
— Может… все же выпьешь настоечку? — робко заглядывает Кларисса снизу мне в лицо, держа в руках склянку с прозрачной жидкостью.
— Нет!
Я пока в состоянии взять себя в руки и без успокоительных настоек! Мне просто обидно. Так, как бывало обидно только очень давно, в детстве, когда каждое, даже маленькое предательство казалось концом света.
— Тогда одевайся, — кивает она, указывая на приготовленные вещи. — Выходим через полчаса.
Через полчаса мы вышли из портала прямо в судную комнату и, не мешкая, прошли на свои места за огромным круглым столом, стоящим посредине. Как положено, мы прибыли первыми, но и остальные не заставили себя ждать.
Через секунду в дверь вошел секретарь со свитками и, поздоровавшись, занял свое место.
Затем пришел председатель, милорд Тайнери, дружески кивнул нам и сел рядом с писцом.
И последним из боковой двери появился король. Мы приветствовали его стоя, а он, пожелав нам справедливого судилища, сел на кресло с высокой спинкой, стоящее лицом к центральной двери.
Состроил на лице строгое и непроницаемое выражение и стукнул указкой по колокольчику.
Можно было начинать.
Стражник открыл двери, и в зал вошла главная обвиняемая, миледи Ортензия Монтаеззи.
Я сидел не шелохнувшись, только руки заранее убрал со столешницы и, откинувшись на спинку кресла, вжался в нее спиной.
Мне нужно было во что бы то ни стало выдержать несколько часов, пока будет длиться допрос миледи. Потом станет легче.
— Как ваше девичье имя? — задает первый вопрос председатель.
Она молчит несколько секунд, строго глядя в никуда такими знакомыми серыми глазами, а потом четко говорит:
— Ортензия Монтаеззи.
Мы ждем некоторое время, которое понадобилось королю, чтобы вернуть на лицо официальное выражение.
Привычные к любым откровениям чиновники даже не охнули, а Кларисса, скосив глаза, проверила мою выдержку.
Но я ничего. Держусь. А синяки на коленях скоро пройдут, у меня мазь хорошая есть. Клариссой приготовленная.
— Кто это может подтвердить?
— Документ, написанный моим отцом и заверенный его печатью.
— А ваш отец… не мог написать его позже, под влиянием… нежных чувств? — резко бросает король, сжимая указку так сильно, что я начинаю волноваться за ее сохранность.
Ну имею же я право хоть за что-то волноваться?