– А вот здесь вы, Павел Ефимович, не правы, – высказала свое мнение Ольга. – Достаточно всего десятку женщин посмотреть те журналы, что мы с Катей подготовили, – вступилась попутно за подругу Шлоссер, – и новую моду будет уже не остановить.
– Ну это если тамошняя цензура пропустит, – высказал свое мнение Логинов.
– А там и в самом УСИ немало женщин работает, – продолжила отстаивать свое мнение девушка. – На проявке и распечатке фоток, машинистки и чертежницы.
– Интересно, а Меркулов и Берия своим женам покажут? – задумчиво спросила Зосницкая и опять потянулась за сигаретой. Викентьев протянул руку и легко хлопнул девушку по запястью.
– Юрь Саныч, а вы, оказывается, деспот, – тут же высказал свое мнение Дима, – сами курите, а Екатерине не даете.
Директор вопросительно посмотрел на Зосницкую, увидел ее кивок и улыбку и сам расцвел во все лицо:
– А Катеньке теперь курить нельзя! У нас ребенок будет!
* * *
Нет, ну где же я его видел? Вот тебе и фотографическая память. Я облазил все закоулки памяти Синельникова. Нет его там. Младлей ГБ эту, в чем-то даже абсолютно нормальную, рожу точно никогда не видел. Почему же при взгляде на него у меня возникают такие отрицательные эмоции? В своей прошлой жизни видеть его я никак не мог, слишком большая разница во времени. Так, попробуем сосредоточиться. По ощущениям, я его точно видел, но нет чувства цвета. Черно-белое фото? Уже ближе. Просканируем все-таки память меня – Жеки Воропаева. Вот оно! Я чуть вслух не закричал от восторга, что опознал эту морду. Действительно, видел я только небольшую фотографию девять на двенадцать, как поет там Аллегрова. Главное – это где я ее, эту фотографию видел! А было это во внутреннем музее ФСБ, когда у нас был курс контрразведки. Так, теперь попробуем прочитать мелкий шрифт на пояснении под тем фото. Был завербован Абвером в тридцать восьмом, когда работал в составе торгово-закупочной делегации в Германии. Гомосексуалист. Классическая подстава с красивым мальчиком. В сорок седьмом перевербован МИ-6, которой досталась часть немецких архивов. Был взят в сорок девятом на встрече со связником. Сколь веревочка не вейся. Но одиннадцать лет он нашей державе погадил. Здесь это у него теперь уже не получится. Да, это наш серьезный прокол. Надо будет на ближайшем сеансе сказать, чтобы срочно передали нам сюда списки всех известных агентов западных разведок того-нашего времени. Черт, голову сломать можно. Для меня – Воропаева – того времени. Для меня – Синельникова – нашего.
Так, ладно, а сейчас-то что делать? Не могу же я здесь пойти в первый отдел или у себя, в СГБ, прямо к Лаврентию Палычу, есть у меня к нему свободный доступ, и заявить, что вот такой-то такой – немецкий шпион. Нет, этого типа в разработку возьмут немедленно и язык быстренько развяжут. Есть у нас такие специалисты, от самого себя чего скрывать-то. В контрразведке без этого никак. Но сам-то я спалюсь немедленно. Какие такие у меня основания, что я опознал этого типа, как немецкого шпиона? Интуиция, говоришь? Для этого тоже информационная база должна быть! Откуда я знаю, что он был в составе той делегации? Откуда я вообще его знаю? Нет, так делать нельзя. Придется самому этого гада разрабатывать. Как? А что я о нем знаю? Немецкий шпион и гомик. Родился тогда-то, расстрелян в пятидесятом. Все? Все. А времени мизер! Мы с Валеркой Злобиным приехали в Ленинград и уже вторую неделю шаримся по «Светлане».