Фенн Шиса, убеждающий дезертира Спара, бывшего ЭРК–пехотинца А–02, выдать себя за сына и наследника Джанго Фетта во время безвластия, последовавшего за смертью Фетта.
Мес Каволи, Срединное кольцо, примерно пятьдесят лет до Битвы на Геонозисе.
— Встать! Вставай и беги, мелкий чакаар. Я что, мало тебя учил?
Фалин Маттран видел дымок вьющийся над лагерем наемников, в паре сотен метров от него — но с тем же успехом он мог быть и за двести километров. Он не мог встать; он не мог двигаться. Он опустился на четвереньки, дыша с огромным трудом, чувствуя жгучую боль в каждой мышце — но он не плакал.
Ему было семь лет. Почти. Он думал что ему должно быть шесть лет и десять месяцев — но на войне он сбился со счета.
— Не могу. — прошептал он.
— Можешь. — Мунин Скирата был крупным мужчиной, он носил выщербленную зеленую броню и бластер, стрелявший металлическими пулями. Он возвышался над ним, его голос оглушал, лицо было невидимо под шлемом с Т–образным визором, который испугал Фалина в первый раз. когда тот его увидел. — Я знаю — ты можешь. Ты самостоятельно выжил на Суркарисе. И ты сейчас не на прогулке в своем милом куатском парке, так что шевели шебсом, ты, ленивый маленький нибрал.
Это было нечестно; жизнь вообще не была честной. Родители Фалина были мертвы и он ненавидел мир. Он не знал — ненавидит ли он Мунина Скирату, но если бы он мог убить его прямо сейчас, он так и сделал бы. Ему мешала лишь усталость. Он хотел было потянуться за ножом, который он снял с мертвого тела его отца, но вспомнил что папа умер и не проснется, как бы отчаянно он ни пытался его разбудить, а сам он упадет в грязь, если не будет поддерживать себя обеими руками.
— Ты можешь это сделать, если захочешь. — рявкнул Мунин. — Но ты не хочешь, и потому ты нибрал. Знаешь что такое нибрал? Неудачник. Бесполезный груз. Обуза. Встать!
Фалин хотел лишь одного — доказать, что он не ленив и не глуп. Отец никогда не называл его глупцом. И мать тоже; они любили его и заботились о нем, а теперь они ушли навеки. Он с трудом сел, потом поднялся и шатаясь, заковылял, пытаясь перейти на бег.
— Вот это уже кое–что. — Мунин неторопливо шел рядом. — Давай. Шевелись.
Фалин уже не чувствовал под собой ног. Он бежал так долго, что они его больше не слушались; он пытался бежать, но никак не мог попасть в ритм и шел спотыкающимися шажками. Его легкие молили о пощаде. Но он не собирался останавливаться и быть нибралом. Он не желает быть таким.
Впереди было то, что теперь было его домом — лагерь, каждый день перебиравшийся с места на место, где он каждую ночь засыпал, всхлипывая и сжимая зубами кулак, чтобы мандалориане не услышали его и не посчитали его ребенком за то, что он так много плачет.