Сам же Борун быстро понял, что отцово «дело» – просто сытое прозябание. Чинная торговля, стесненная строгими гильдейскими правилами, всевластие обычая, рамки, установленные посредственностью и добродетелью... Все это обещало достаток и покой. Но что такое достаток для того, кто жаждет купить весь мир! Равнодушно постигая тонкости винокурения, он мысленно препарировал рынок, прикидывая, где в этой ожиревшей туше самые лакомые куски и как бы их половчее выдрать. Экзальтированная мать в своих мечтах видела сына женатым на принцессе, увенчанным тройной золотой цепью во имя Мудрости, Милости и Отваги, он же грезил о подлинном господстве – о мире, где все предаются ему душой, мечтают быть таким, как он, завидуют ему. О мире, где он не жалкий выродок, а идеал, единственное полноценное существо, воплощение недостижимого совершенства. И конечно, все они, эти люди, взирающие на него с брезгливой жалостью, должны были его любить.
Но как этого добиться? Деньги. Деньги, безусловно, должны были помочь...
Войдя в лета, он незамедлительно вытребовал у отца свою долю семейного дела и наследство матери, так своевременно скончавшейся. Это было не принято, почти неприлично – так никто не делал! – но гильдейскими правилами не запрещалось. Да и отец, раздавленный жерновами перемен, слишком трясся над своим добрым именем, чтобы бежать к головам с жалобой на собственного сына. Взявшись за дело с толком и без лишних сантиментов, юный Борун в каких-то два года разорил отца и подмял под себя все питейные заведения и винные лавки в округе. И снова гильдейское начальство принуждено было стерпеть. Борун отлично знал условия – не нарушил ни одного из их жалких правил. Он всего-навсего делал то, что вовсе не приходило в их тупые головы.
Уже идея именного ярлыка завоевала ему место в анналах виноделия и торговли. Такая малость – бумажный квадратик, ценой в малый грошик, а сколько выгоды! Наклеиваешь такую бумажечку на бутылку, пишешь на ней, что за вино, откуда, какого года, клеймо свое личное пропечатываешь. И вот уже не надо у выжиг-стеклодувов бутылки фасонные заказывать. Без того все видят, чье вино да как называется. А бутылки покупатели, как вино выпьют, сами тебе принесут, да еще поклонятся, потому как ты им за десять пустых одну полную продашь с маленькой такой скидочкой, которая и цены-то одной посуды не покрывает. Сполоснуть их потом, высушить – и можно разливать по новой. А на ярлыке бутылочном еще и для картинок завлекательных место остается. Борун подрядил одного бедолагу, художника, изгнанного из столицы за то, что слишком похоже портреты со знатных особ писал. За кров и дармовую выпивку он ему на ярлыках таких красоточек представлял, не оторвешься. И в такой позе, и в этакой... И опять же законом-то не запрещено, потому как нет его, такого закона, во всем бесконечном гильдейском уставе.