— Правда, дальше первого опубликованного рассказа дело не пошло. Мои романы и повести отказывались печатать. Рукописи возвращали со словами: «Интересно, но слишком претенциозно». Я несколько раз пытался выяснить, что они имеют в виду. Но так и не смог, — демонстрируя свою беспомощность, развел руками Феофан.
— Весь этот литературный угар длился около десяти лет. И однажды чаша моего терпения переполнилась — я решил сжечь свои рукописи. Когда в кухонной раковине палил свои опусы, все ждал: вот сейчас позвонят в дверь, я открою, и в квартиру вбежит Клара! Она кинется к горящим рукописям, потушит огонь и прижмет к груди стопку обгоревших по краям листов! Но я напрасно ждал, — упавшим голосом продолжал Феофан. — Она не пришла, а мои романы сгорели.
Вечером я позвонил Кларе и рассказал о том, что сжег рукописи. Прихлебывая в трубку чай, она ответила: «Ну и правильно. Похоже, ты становишься настоящим мужчиной». В сердцах я наговорил ей грубостей, сказал, что она дура и мещанка и интересуется только тряпьем да мужиками. Клара обиделась на дуру или на мещанку и бросила трубку. Больше я ей не звонил.
Через месяц я сошелся с одной симпатичной редакторшей из газеты, где был опубликован мой рассказ. Я посвящал ей стихи, опять начал писать прозу. Но как-то в компании каких-то бородатых подонков она напилась и при всех сказала, что я пишу дерьмо, а не стихи, и вообще, что я придурок! Ну хорошо, — с возмущением воскликнул Феофан и даже поднялся со своего места. — Пусть ей не нравятся мои стихи! — заорал он. — Но я же посвящал их ей! Разве можно быть такой неблагодарной?! В общем, я сказал всем, что о них думаю, и удалился! В этот вечер я во второй раз уничтожил все, что написал, а заодно спалил и вторые экземпляры тех романов, которые сжег в первый раз. И опять, стоя над раковиной, я ждал, что вот сейчас позвонят в дверь, и войдет она! Кто — я не знал!
Феофан выдержал трагическую гамлетовскую паузу и только затем тихим голосом продолжил:
— Всю зиму я безвылазно просидел дома. Ни с кем не общался и никому не звонил. Я много читал, изучал особенности построения романа, записывал свои мысли… А весной вдруг почувствовал какое-то необыкновенное волнение в груди.
— Понятно, весна… — участливо вставил Саша.
— Дослушай! — довольно грубо оборвал его Феофан. — Так вот, как-то в воскресенье я вышел на улицу, купил букет желтых мимоз и пошел гулять. Я чувствовал, что именно в этот день должно произойти нечто очень важное для меня. Весь день я бродил по улицам, приглядываясь к красивым женщинам, и каждый раз мне казалось, что эта последняя — она и есть. И каждый раз я обманывался. Я часто ронял на асфальт цветы, чтобы моя избранница увидела этот тайный знак… И веришь?! — вдруг заорал Феофан. От неожиданности Дужкин вздрогнул, а рассказчик, грозя кулаками небу, на той же ноте закончил фразу: — Ни одна не подняла букет! Все уходили! В лучшем случае оглядывали меня с ног до головы, да при этом еще и улыбались! И тогда я понял, что нет в жизни счастья! Что искусство не отражает действительности! Это всего лишь учебные муляжи для начинающих жить, наподобие резиновых задниц в медицинском училище, на которых студенты учатся делать уколы!