Если ты продолжаешь идти вперед, они никогда тебя не достанут. Ты можешь даже обогнать самого себя.
Сиди на месте, и проклянешь тот день, когда родился.
Мы стараемся жить с как можно меньшей болью и как можно большей радостью. Но благодаря боли мы осознаем, что еще живы. Живя с болью, мы поистине живем от одного момента до следующего. Когда боль проходит, нам становится страшно. И мы вспоминаем то, что не хотим вспоминать, что уже само по себе болезненно.
Господь это путь, и путь тяжелый. Верно, Энн?
Католики верят, что есть Рай и Ад, а место между ними называется Чистилище, где души очищаются и готовятся к Раю, подвергаясь различным карам. Аналогично этому есть состояние существования между жизнью и смертью. И называется оно «Выживание».
В эти дни Бог не нуждается в милосердии и благочестии. Сейчас Бог требует все. В эти дни Господь призывает к себе лишь крещеных кровью.
Пол понял, что именно поэтому он здесь. Не для того, чтобы подвергнуться испытаниям, а чтобы положить им конец.
— Я голым пришел из утробы матери, голым я и уйду, — сказал Иов, услышав, что его семья мертва, а его владения разорены. — Бог дал, Бог взял. Восхваляйте имя Господа. — Сара, я скоро буду с тобой.
* * *
Этан вспомнил, как держал Кэрол за руку, когда та рожала Мэри, считая время между толчками и всем сердцем стараясь влить в нее всю свою силу. Он всегда хотел иметь детей, но испытывал противоречивое чувство от той степени ответственности, которую влекло за собой их появление на свет. Он хотел, чтобы дети были как видеокассеты из проката — посмотрел и вернул через неделю. Со временем он с чем-то сумел бы справляться, но не ежечасно и ежедневно. Мысль о том, что следующие несколько лет ему придется вытирать дерьмо, рвоту, менять пеленки, была невыносимой. Больше всего его беспокоили его отношения с женой. У них была хорошая жизнь, и он не хотел видеть ее испорченной.
— Девочка, — сказал ему врач.
— Девочка, — сказал он жене. Его буквально распирало от гордости.
Кэрол заплакала от облегчения и радости, по-прежнему держа его за руку.
Позднее, медсестра спросила его, хочет ли он взять свою дочь на руки.
— Да, — ответил он без тени сомнения.
Женщина протянула ему крошечное запеленатое существо, и его сердце раскрылось. Интуитивная, почти болезненная любовь волной накатила на него, просочившись сквозь его руки в тельце ребенка.
Менять пеленки? Он понял, что готов есть детское дерьмо.
— Все, — клялся он. — Все для тебя.
Этот ребенок погибнет без него. Более того: все, что я буду делать для этого ребенка с этого момента, повлияет на все его оставшуюся жизнь. Он никогда не чувствовал себя таким нужным. Таким ответственным.