, что можно разворовали, в селе гнали самогонку и пьянствовали, шахты закрылись. В сельской местности родился новый класс, доселе невиданный — сельские маргиналы, гопота. Господи… когда доживались то до такого, никогда село не было прибежищем гопоты, село любило рабочие руки, их постоянно не хватало, лентяи, лоботрясы — обществом крестьянским отвергались. Сейчас — что в России, что в Украине народился новый класс — сельская гопота, дети не работающих, пьющих до посинения родителей, сами не имеющие никаких шансов в жизни. В село приходили
отсидевшие — дом в селе порой можно было купить за столько, сколько в городе стоил один квадратный метр жилья. Так на деревне появлялось еще кое-что, чего там никогда не было — криминал. Не мешок посыпки с фермы с…дить — а самый настоящий, махровый криминал, грабеж, разбой и убийство, порой из-за нескольких гривен — хватило бы на бутылку водки. И вот эти пацаны с полумертвых сел — голодные, озлобленные, дорвавшиеся до оружия, сбивающиеся в банды — грабили и убивали беженцев, которые шли через границу, спасая самое ценное, что у них было. И они грабили их не просто так — убивали, насиловали, распинали, вспарывали животы, вешали. И они это делали не просто так, просто так — ограбили бы до нитки и отпустили. Нет, они это делали потому что ненавидели — ненавидели тупой, тяжелой, заливаемой до поры сивушной бурдой ненавистью. Они ненавидели горожан, которые ехали мимо их деревень, спасая добро — и неважно, что один на ЛандКруизере, а второй на старом жигуленке — все едины, все одним миром мазаны! Все они до поры до времени смотрели на них как на уродов, как на ничтожества — а вот теперь перевернулось все. И последние — стали первыми. До времени.
Многих из этих гопников уничтожили ополченцы, казаки и остатки русской армии, прикрывавшие отступление — разговор с такими был короткий, расстрел на месте. Потом эта гопота — кто в живых остался — почти поголовно пошли на службу, стали полицаями, эсэсовцами, кто-то и в сельские старосты выбился. Вот такой вот сейчас — народ. Свои — хуже самых страшных из чужих.
Вот и вышли беженцы — многие в чистое поле, да и в России то их не особо ждали, это тебе не СССР, где беду пострадавшей от землетрясения маленькой Армении — каждый воспринял как свою, личную боль, как общую беду. Теперь же — их никто не ждал, и им нечего было терять, и у многих в руках было оружие — а за спиной разбомбленный дом и зверски убитые родные. Совершенно неожиданно — маятник качнулся в другую сторону, если раньше кавказцев было все больше — то теперь на всем юге было больше русских, да каких русских — таких, от которых разве что только бежать. Так, с болью и кровью рождалась новая