Он судорожно вздохнул и закрыл глаза. Потом открыл, и что-то очень трезвое, острое, бесконечно далёкое от этих страстных признаний мелькнуло в его быстром взгляде. Я молча слушал его.
— Да, я хотел разлучить вас, потому что эта любовь всю жизнь была твоим удивительным счастьем. Я умирал от зависти, думая, что ты любишь просто потому, что любишь, а я — ещё и потому, что хочу отнять её у тебя. Быть может, это смешно, что с тобой я говорю о любви! Но кончился спор, я проиграл. И что теперь для меня это унижение в сравнении с тем, что ты жив и здоров и что судьба снова обманула меня!
Телефонный звонок послышался в передней. Вышимирский сказал:
— Да, пришёл. Откуда говорят?
Но почему-то не позвал Ромашова.
— И вот началась война. Я сам пошёл. У меня была броня, но я отказался. Убьют — и прекрасно! Но втайне я надеялся — ты погибнешь, ты! Под Винницей я лежал в сарае, когда один лётчик вошёл и остановился в дверях, читая газету. «Вот это ребята! — сказал он. — Жаль, что сгорели». — «Кто?» — «Капитан Григорьев с экипажем». Я прочёл заметку тысячу раз, я выучил её наизусть. Через несколько дней я встретил тебя в эшелоне.
Это было очень странно — то, что он как бы искал у меня же сочувствия в том, что, вопреки его надеждам, я оказался жив. Но он был так увлечён, что не замечал нелепости своего положения.
— Ты знаешь, что было потом. Бред, о котором мне совестно вспомнить! Ещё в поезде меня поразило, что ты как бы не думал о Кате. Я видел, что эта грязь и бестолочь терзают тебя, но всё это было твоим, ты отдал бы жизнь, чтобы не было этого отступления. А для меня это значило лишь, что ты снова оказался выше и сильнее меня.
Он замолчал. Как будто и не было никогда на свете осиновой рощи, кучи мокрых листьев и поленницы, которая помешала мне размахнуться, как будто я не лежал, опершись руками о землю и стараясь не крикнуть ему: «Вернись, Ромашов!» — так он сидел передо мною, представительный господин в лёгком сером костюме. У меня даже руки заныли — так захотелось ударить его пистолетом.
— Да, это глубокая мысль, — сказал я. — Кстати, подпиши, пожалуйста, эту бумагу.
Пока он каялся, я писал «показание», то есть краткую историю провала поисковой партии. Это было мукой для меня: я не умею писать канцелярских бумаг. Но «показание М. В. Ромашова», кажется, удалось — может быть, потому, что я так и писал: «подло обманув руководство Главсевморпути» и так далее… Ромашов быстро прочитал бумагу.
— Хорошо, — пробормотал он, — но прежде я должен объяснить тебе…
— Ты сперва подпиши, а потом объяснишь.