И так бы и поступал.
Но Оганян —
Возможно и правильно: см., например, сообщ. Кизи, который был в совершенно такой же ситуации: ничем хорошим это не окончилось. В смысле, никакой героической эпопеи противостояния не вышло, а только нудное и изнурительное состояние постоянного бегства и страха, а в конце концов и поймали, и притом довольно быстро.
Самойлов, Давид
Видная критикесса
Сидела в цыганской шали.
А бедные стихотворцы
От страха едва дышали.
Ее аргументы были
Как сабля неоспоримы.
И перья стихотворений
Летели, как пух из перины.
От ядовитых лимонов
Чай становился бледным.
Вкус остывавшего чая
Был терпковато-медным.
Допили. Попращались.
Выползли на площадку.
Шарили по карманам.
Насобирали десятку.
Вышли. Много мороза,
Холода, снега, света!
В небе луна катилась,
Медленно, как карета.
Ах, как было прекрасно
В синей зимней Столице!
Всюду светились окна,
Теплые, как рукавицы.
Это было похоже
На Новогодний праздник.
Ипроняло поэтов
Не хороших, но разных.
В общем, купили водки.
Выпили понемногу.
Потолковали. И после
К такому пришли итогу:
Будем любить друг-друга,
Хоть не имеем веса.
Бедная критикесса…
Бедная критикесса!
Это стихотворение Д.Самойлова.
Не знаю, как сейчас, а в конце 1987 и начале 1988 А.С.Тер-Оганян был большим любителем стихотворений, сочиненных этим автором.
Зима в тот год была в достаточной степени лютой.
А нам, уж не помню, по каким причинам, но почему-то ежевечерне приходилось ездить на трамвае номер 10 по улице Горького через весь город, что занимало минут сорок.
Пустые гладкие трамваи, пустая черная улица Максима Горького, на которой ни души из людей и фонари не горят, и окна в домишках не светятся; и проч.; и проч. А мы имели с собой портвейн. И мы его отхлебывали по очереди из горла, дабы стимулировать более успешное обсуждение вопросов новейшего искусства, чем мы тогда были заняты постоянно: выяснением, каким правильно, чтобы ему быть, а каким — отнюдь. Устав обсуждать эти вопросы мы, в подтверждение своих тезисов (несовпадающих, а по большей части и вовсе противоположных), читали друг другу стихи: я — свои, и Пастернака, и Кирсанова, и Сельвинского, и все прочее в этом духе, то есть советскую поэзию 1920-х, лефо-конструктивистской направленности и формалистического уклона — с убойной ритмикой, изощренными рифмами, нагромождением метафор и «паронимической аттракции». Оганян, радикал в изобразительном искусстве, в отношении искусства поэзии был реакционером, все это осуждал, называл такой путь развития искусства исчерпанным и устарелым, призывал меньше выделываться и быть проще, и в качестве образца читал Самойлова, которого знал наизусть аж целыми поэмами.