— Глава 18. О том, что незаконное проникновение в чужое жилище чревато непредвиденными последствиями
Человек, занявший мое любимое кресло, смотрел выжидающе. Он явно надеялся на объяснения. Но что я мог объяснить? Что боюсь ловушки? Что перестал доверять той, которой прежде верил безоглядно? Что страхи мои смутны, а подозрения заставляют краснеть от стыда?
— Ну? — Персиваль сложил руки на животе. — И на кой оно тебе надо?
— Не знаю, — честно ответил я. — Все очень странно.
Более чем странно.
Я думал о письме весь день. Думал, разбирая единорога. Думал, протирая каждую растреклятую деталь спиртом. Думал, собирая и смазывая. Слушая Минди. Отвечая невпопад. Принимая деньги и стопку приглашений от синьора Марчиолло. Забираясь в карету. И даже придремав по дороге, не сумел выбросить мысли из головы.
Что мне мешало просто взять и прочесть? Не знаю. Возможно, подспудное ощущение грядущей беды, каковая случится, стоит открыть конверт. Или боязнь чужого любопытства, которому придется противостоять, а силы на исходе? Или же иной страх — прочесть слова, которые оборвут и эту нить, оставив меня наедине с Минотаврами моей души.
Я цеплялся за нить Ариадны, истязая сам себя. И лишь добравшись до дома, приняв ванну, решился.
И вот теперь решался снова. Этот человек не стоил доверия, но довериться мне было некому, и потому, вместо ответа на его вопрос, я протянул письмо.
Он читал очень медленно. Сморщив нос и брови, шевелил губами, явно проговаривая слова, и мне вновь стало стыдно — на что надеюсь я? Чем он мне поможет? Разве что предложением напиться, поскольку сам явно привык решать проблемы подобным образом.
Но вот Персиваль дочитал. Аккуратно сложил бумагу и, протянув, спросил:
— А не та ли подружка пишет, к которой ты на днях в гости заглянуть пытался?
— Та.
Кивок. Корявые пальцы уперлись в подбородок, сбивая кожу на щеке в толстые складки. Персиваль думал столь же тяжело, как и читал. Глубокие трещины прочертили лоб, надбровные бугры стали четче, а веки словно бы набухли, скрывая прорези глаз.
— Не суйся туда, — наконец, сказал Персиваль.
— Не могу.
— Ну да… не можешь… кто она тебе?
— Какая разница?
— Да так, никакой. Интересно стало, что за птичка так красиво поет, что у тебя мозги отключаются. Умный-умный, а дурак… — Персиваль взял-таки стакан, повертел, понюхал содержимое и поставил на стол. Не доверяет? — Да тут же прямым текстом, считай, написано: приди и спаси. И пойдешь ведь!
Пойду.
— …и напорешься на кой-чего посерьезнее Печатей.
Вполне вероятно. Более того, я почти уверен, что Эмили заставили написать это письмо.