Но выслушивать перлы его эрудиции было не так-то просто: словно хватаешься за оголенный провод.
Умозаключения и выводы, трактаты и теории, научные дискуссии и встречи, прах древних королей, Кромвеля, Лой- олы, Ленина и русских царей, несметные полчища индусов и китайцев, голод и мор, стычки, кровопролития и их бесчисленные жертвы - всем этим он владел и свободно распоряжался, оперировал и применял к месту.
Людские толпы в Бенаресе и Лондоне, Древний Рим, оживающий в его рассказах; Иерусалим времен Тита, ад, куда спускался Улисс; Париж, где прямо на улицах резали лошадей; мертвые Ур и Мемфис; частицы наползающей со всех сторон безъязычной тьмы; бессмысленные действия и вспышки коллективной ярости; македонская стража, узники подземелий, Бабуля и легендарный Лош в броне своей визитки, ссорящиеся на перроне в день объявления Русско-японской войны, мои родители возле пруда на прогулке в Гумбольдт-парке в день моего зачатия. «Груз памяти столь огромен, что его не снести», - думал я. Лучше кое-что и позабыть, изгладить из сознания. Ганг - священная река богов и демонов, однако и в ней дозволяется омыть ноги и выстирать белье. Но даже имея в своем распоряжении быстроходнейшую из машин, за всю жизнь не объехать памятные места всех голгоф на этом свете.
И хотя успех Фрейзера не мог меня не тревожить, теперь, после разговора с Клемом о жизни и беседы с Минтушьяном в турецких банях, беспокоил он меня гораздо меньше. Присутствие Минтушьяна на свадьбе действовало успокаивающе. К тому же все происходившее казалось мне непременным и неизбежным атрибутом свадебной церемонии. Наконец шампанское было выпито, мясо съедено, игроки в пинокль накинули на плечи свои пиджаки, готовясь оторваться от ломберного стола. Гости раскланивались. Прощайте, большое спасибо:
- Потрясающий парень мой друг Фрейзер, правда? - спросил я.
- Да, милый, но люблю я тебя. - Стелла поцеловала меня, и мы удалились на брачное ложе.
Наш медовый месяц длился всего два дня.
Я отплывал из Бостона, куда накануне вечерним поездом проводила меня Стелла. Утреннее расставание, как водится, было тяжелым.
Стоя на перроне, я сказал:
- Поезжай, милая.
- До свидания, Оги, дорогой!
Она была уже на вагонной площадке. Есть люди, которые вообще не выносят прощаний, что уж говорить о поездах времен войны, отбывавших в неизвестность, о толпах провожающих, о рельсах в масляных пятнах и убегающих вдаль шпалах?
- Пожалуйста, - просила она, - береги себя!
- О, конечно, - отвечал я. - Об этом можешь не беспокоиться. Я слишком люблю тебя, чтобы утонуть в первом же плавании. И ты, пожалуйста, будь поосторожнее там, на Аляске.