Из тяжелого графина зеленого стекла хозяин налил мне розоватой браги.
— Как, Митрий? Глотнешь зелья? Капельку ради праздника, а? Не будешь? Ну, добро, добро... Завтракай. А я причащусь.
Шерстяные носки, которые связала мне хозяйка, приятно покалывали кожу. И вдруг сердце мое упало. Этот свет, тепло, свежая скатерть, томительный хлебный дух, крепкий аромат свежезаваренного чая и даже солнце из окон — все это было как упрек. Я вспомнил пропитанные сыростью кельи, полутемные переходы, стены в подтеках, тяжелые сводчатые потолки. Мысли мои мешались. Я то вспоминал старые свои обиды, то старался справиться с охватившим меня беспокойством. Я испытывал стыд, словно за мое тепло и уют сейчас расплачивались другие. Ясно, точно наяву, я увидел, как, поеживаясь от холода, ребята входят в дымную трапезную. Увидел их всех — и Тимку, и молчаливых ленинградских мальчишек...
— Бери, Митя. Накладывай себе. Что же ты не ешь, сынок?
Кусок не лез мне в горло. Я сидел, опустив глаза, глотая слезы и чувствуя вину перед всем миром.
— Я пойду.
И как в первый день, старики не стали меня ни о чем спрашивать. И отговаривать не стали. Просто сидели и смотрели, как я одеваюсь.
— Коли так, час добрый, — сказал Дмитрий Макарыч.
Хозяйка собрала мне узелок.
— Снесешь гостинцев ребятам. — Она стояла, сложив руки поверх фартука. — Ступай, Митя. Храни тебя господь, сынок. Не забывай нас.
Я быстро добрался до монастыря: на полдороге меня подобрал мужик с лошадью.
— По первопутку-то весело санки бегут, — сказал он. — Выцыганил кобылку у председателя ради праздничка. Да ведь когда еще к родне сбегать.
Монастырский двор был покрыт чистым, с редкими следами снегом, а посреди двора стоял Тимка, точно ждал меня. Да нет, никого он не ждал, бежал куда-то и остановился передохнуть, стоял неподвижно и только пар отлетал у него ото рта. Слабый такой парок.
— Тимка, — позвал я.
Он растерянно огляделся, вспыхнул, узнав, меня, и побежал.
Неловкие, короткие были у него шажки, а следы — совсем крошечные. Он прижался ко мне, как-то сразу обмякнув.
— Ми-и-итя! Пришел... Вернулся... Митя!
Он был маленький и худой, и дыхание у него было теплое, детское...
Рассказчик долго сидел не шевелясь, потом резко поднялся и подошел к застекленной двери.
— Кажется, светает, — сказал он.
За стеклом серело холодное утро и тонко пел ветер. Объявили посадку.
— Что же с Тимкой сталось?
— Что? — Он повернулся ко мне, взгляд у него был рассеянный. — Тимка? Ах, вот вы о чем! — Он медленно приходил в себя, возвращаясь из каких-то немыслимых далей. — С Тимкой все в порядке. Живет, работает, написал учебник для вузов, женился, развелся...