- Ну, одна пошла бы в лавру, а невестку-то с внуком зачем было тянуть?
- А чтоб сильней бога разжалобить. Это ж не то, что одна я приду к святым угодникам. Втроем, да еще с дитем, совсем не то, что одной. Нехай моего голоса бог не услышит, так Петручка услышит. Так люди грамотные мне советовали, не из мужиков, из панов.
Тяжко и грустно было слышать это Богушевичу, но он слушал и в который раз думал о горе и темноте народа, о том, что дай этим людям свет, научи их грамоте, накорми, случилось бы разве такое с тем же Савкой, стал бы он убивать, если бы мог заработать, купить хлеба, да чтобы хватило его до нового. И Петручку бы учиться, а не мучиться в этом тяжелом, бессмысленном и нелепом богомолье... Страх неразрывен с невежеством, горем, бедностью...
Ветер принес к лавке бумажку от конфеты. Петручок поймал ее, разгладил на колене, зашевелил губами - читал.
- Умеешь читать? - спросил Богушевич.
Мальчик взглянул на него ясными голубыми глазами, ответил:
- Умею.
- Сам, паночку, научился и складно так читает и пишет, - похвалила мальчика мать. - А и дня не учился.
- Так пошлите его в школу, есть же у вас школа в селе?
- Есть, да на что ему то учение. И ходить зимой не в чем.
Молчал Богушевич, глядя на Петручка, и так ему было жаль этого славного голубоглазого хлопчика, наверняка способного к учебе, сметливого. Послать бы его в гимназию, потом в университет, один бог знает, что бы из него вышло. А сколько таких Петручков растет на Руси в бедности и темноте, никогда не совершат они того, что могли бы совершить для человечества.
- А ты, паночку, тут живешь? Это твой двор? - спросила старуха.
- Служу тут.
- На жалованье или свое хозяйство?
- На жалованье.
- Хорошо тебе получать гроши. Не то что мужик - работай, работай, да еще в казну подать плати. Что ж, разная у людей доля. - Старуха помолчала, повздыхала. - Так если ты на жалованье, дай нам скольки копеек.
Богушевич торопливо достал из кошелька рубль и, стыдливо пряча глаза, словно делал что-то некрасивое, протянул его мальчику. Тот вздрогнул, отпрянул от него, поглядел на бумажку с удивлением и недоверием - возможно, впервые в жизни чужой человек давал ему столько денег, - потом перевел взгляд на бабку.
- Бери, бери, - сказала старуха.
Мальчик взял рубль, подержал на ладони, рассматривая со счастливой улыбкой.
- Поцелуй пану ручку, - подтолкнула старуха.
Мальчик послушно потянулся к руке, но Богушевич отступил назад, спрятал руки за спину.
- Да что вы, бросьте, не надо, - поспешно заговорил он и покраснел. Было стыдно и неприятно из-за их униженной благодарности и из-за своей милостыни, словно рублем этим он хотел откупиться от их горя, от Савкиной каторги, вообще от всего горя людского. Так он чувствовал себя всякий раз, когда приходилось класть подаяние в чью-то протянутую руку. Дрожала душа от этого, как дрожала рука у того, кто ее протянул. "Боже мой, - терзался он, - если мне так тяжко и стыдно, как же тяжко нищему, который только подаянием и жив".