А Богушевич не узнал Соколовского, чем очень его обрадовал. Ах, как неумолимо время, все стирает из памяти!
Встреча с Богушевичем не представляла бы собой ничего особенного, если бы в жизни Соколовского все шло, как принято. Но он не мог открыться Богушевичу, не мог признаться, что знает его, так как тогда открылась бы и его тайна, огромная и тяжкая. Соколовский свыкся с ней, в его психике выработался надежный иммунитет, возникла вера в то, что правду удастся скрывать еще долго. Это охраняло его и давало возможность спокойно ходить по земле, работать, спать без кошмаров. Спокойствие, конечно, было относительным, в любой момент могла разразиться катастрофа.
"Если Богушевич меня не узнал, - довольно думал он, - то не узнают и другие из тех, с кем я был когда-то знаком".
Домой Соколовский вернулся вечером, часам к десяти. И, подходя к дому, почувствовал вдруг в душе глубокую затаенную боль, неразрывную с той тайной, которую он хранит и с которой связана судьба Нонны.
В комнате горели две лампы. Нонна сидела в мягком кресле, поджав под себя ноги, и читала. На ней был красный халатик с короткими рукавами, туго перетянутый широким черным поясом. Красный цвет был к лицу Нонне с ее огненно-рыжими волосами - не женщина, а яркое пламя. Зайдя с улицы, Соколовский, как был - в пыльных сапогах, картузе, - кинулся к ней, стал на колени и, обняв, прижал к себе, стал целовать в губы, глаза, щеки. Нонна не отстранилась, потянулась податливыми губами к его губам, и оба слились в бесконечном поцелуе, дыша в одном ритме, одним дыханием.
- Борода, что веник, - засмеялась Нонна. - Ну и огромная она у тебя. Борода - лопата.
- Зато она меня прячет. Вот сегодня меня не узнал один человек. Понимаешь, не узнал. А я его узнал. - И он рассказал Нонне про встречу с Богушевичем. - Я бы тоже его не признал, да фамилию запомнил. Она мне и подсказала.
- Так всю жизнь и будешь прятаться?
- Когда-нибудь перестану.
- И ты в это веришь?
- Нонна, милая, верю. Если бы Христос не верил в свою правоту, пошел бы он за нее на крест?
Нонна хотела что-то возразить, но Соколовский не дал.
- Радость моя ненаглядная, сердце мое верное, - приговаривал он между поцелуями. - Любимая моя.
- Любимая, - вздохнула Нонна, высвобождаясь из его объятий, и глянула ему в глаза. - Любимая... да не жена.
- Ты мне богом выбрана, твое имя в древнем Египте означало: избранница богов. Ты - одна моя надежда, с тобой вместе я пройду по жизни весь свой тяжкий путь.
- А долгим будет этот путь? Ой, Сережа, боюсь я за тебя. Как ты кончишь? - задумчиво проговорила она, словно саму себя спрашивала. Сомневаюсь, что путь твой правильный, что вы, горстка единомышленников, можете хоть что-то сделать.