Жаркое оцепенение, как медовый дурман, охватило его. Теперь уж он сам порывисто и крепко обнял девушку, прижал к себе и, не в силах противиться ее мучительной близости, целовал, целовал, дрожа всем телом, потеряв ощущение реальности, потеряв рассудок... Это был отчаянный порыв, безумие, наваждение, кинувшее их друг к другу, вспышка, подобная вспышке молнии, и, забыв про все, они отдались страсти, погрузились в хмельное забытье...
Дождь перестал, когда они оба, притихшие, утомленные, безвольные, лежали и дивились такой нежданной для них обоих встрече и тому, что с ними произошло.
"Боже, благодарю тебя за Нонну. Ты и правда для меня ее выбрал", мысленно молился Сергей.
"Боже, наконец-то я встретилась со своим суженым. Да святится имя твое, - молилась она. - Во веки веков. Аминь".
Наступил вечер, душный, парной, со звездами на небе. Тучи растаяли, пролились дождями, развеялись. Усеянная звездами река перемигивалась со звездным небом; стояла какая-то печальная тишина. На душе было и празднично, и грустно, хотелось заплакать. Казалось, и небо плачет, звезды дрожали и блестели, как слезы. А Сергей и Нонна лежали все там же, под лодкой, почти не говорили, больше думали о себе и друг о друге. Дождались, пока вечер стал переходить в ночь, темную, черную, и только тогда покинули свое пристанище.
- Домой я тебя не поведу, - сказала Нонна. - Отец сразу побежит в полицию. Пойдем к тетушке. Есть у меня добрая старая тетушка, горбатенькая, седенькая и маленькая, как мышка. Вот у нее и поживешь.
Шли сначала берегом, огородами, потом переулками. Темно, черно. "А ночь была тюрьмы черней..." - вспомнились Силаеву строки пушкинского "Гусара". И надо же дать такое сравнение - черная тюрьма... А ведь сам в тюрьме не сидел...
Возле самой речушки Лыбедь подошли к дворику. Нонна проговорила со злостью: "Владимир древний и могучий стоит на Лыбеди вонючей".
Нонна взяла у тетки ключи от флигелька. Там они оба и переночевали.
Силаев прожил во флигельке неделю, пока пыл жандармов немного поостыл. Когда были сняты посты на дорогах, он с поддельными документами на имя дворянина Соколовского Сергея Мироновича выехал на Украину. Выехал вместе с Нонной, объявившей дома, что едет в Петербург учиться в пансионе. В Конотопе Силаев, теперь уже Соколовский, снял в доме Потапенко квартиру для Нонны, а сам нанялся в Корольцах управляющим имением...
Вот что вспомнилось Силаеву-Соколовскому после разговора с Нонной.
- Нонна, милая, - сказал он, возвращаясь к настоящему, - не говори мне больше о том, о чем сейчас говорила. Это больно. Это лишнее. Ладно? Человек потом всегда жалеет, если он не то скажет, и никогда не жалеет, что промолчал.