«Мой милый, мой славный мальчишка! Всего несколько дней миновало, как мы расстались, — писала Люся в первом письме, — а кажется, прошла вечность. Никогда не думала, что буду так скучать…»
От такого вступления даже голова закружилась. Еще никогда никто так не называл меня. Трижды перечитав начало, я пошел дальше.
«…Извини, что задержалась с ответом. Дома навалилось сразу столько неотложных дел, что я просто с ног сбилась.
Впрочем, буду писать по порядку. Проводник, которому ты сдал меня на «хранение», оказался очень симпатичным дядечкой. Сколько хорошего рассказывал о вас, летчиках! Мне доставляло удовольствие слушать его. Между прочим, он сказал, что ты показывал ему мою фотокарточку, чему я была удивлена, потому что никогда тебе не дарила карточки. А ты, оказывается, стащил ее из альбома, когда был у нас. Не знала, что ты у меня еще и воришка. Разорви ее немедленно или лучше вышли мне, потому что я там очень старая и похожа на бабу-ягу.
Дома меня встретили, как водится, охами и ахами. Не знали, куда посадить, чем накормить, советовали отдохнуть, но я стала устраиваться на работу — в тот же госпиталь.
Думала, как оформлюсь, так напишу тебе, похвастаюсь. Но не тут-то было.
Приходит вечером незнакомая женщина, тоненькая, худенькая, горбоносая, — в общем, такая же, как я, пигалица, только постарше и черная, как цыганка. Спрашивает жену летчика Простина. Кроме тебя, никто меня так еще не называл. Это звучало необычно в чужих устах, немножко смешно. Я даже растерялась.
Женщина назвалась Герасимовой, председателем женского совета полка, и пришла по важному делу.
У меня сердце — в пятки. Молчу, жду, что сейчас скажет. Неужели плохое? И вот сообщает, что наш полк (теперь я имею право так говорить) переезжает на новое место. И сразу же принялась агитировать поехать туда, не дожидаясь тебя.
«Мы должны к приезду мужей наладить там нормальную человеческую жизнь, — так сказала она. — Это наша святая обязанность, наш высокий долг».
Она не давала мне рта раскрыть, точно боялась услышать от меня такое, что барабанные перепонки в ее ушах не выдержат. Почему-то считала, что меня необходимо, как выражается мой папа, подковать на все четыре ноги.
Я рассмеялась.
Она это истолковала по-своему и пуще прежнего начала обрабатывать меня.
Знала бы я, сколько должна буду своему мужу, то, наверно, никогда не вышла бы замуж.
«А муж мне что-нибудь хоть должен?» — наконец спросила я.
Да, оказывается, ты должен кормить меня и одевать.
«А если я умею это делать сама? — спросила я у председателя. — И еще его смогу накормить и одеть. Что тогда?»