Мальчик у моря (Дубов) - страница 8
— Да ну, — говорит Сашук и поднимает щенка на руки, — нечего над ним командовать.
Он снова идет к морю, садится над обрывом, кутька укладывается рядом. Ветер ерошит сверкающую гладь, волны у берега становятся больше, шипят и пенятся, распластываясь на песке. Чайки бесшумно скользят на распростертых крыльях, потом поворачивают и летят обратно, как патруль. Время от времени то та, то другая камнем падает на воду и снова взмывает вверх, держа в клюве рыбину. Чайка на лету заглатывает ее и опять неторопливо летит туда, потом обратно. А один раз большая чайка нападает на маленькую и отнимает у нее добычу. Маленькая чайка кричит, и тогда громко, пронзительно начинают кричать и другие чайки. Должно быть, они тоже возмущаются и сердятся на здоровенную ворюгу…
— Ты чего тут сидишь? Пойдем купаться?
Рыжий Жорка тихонько подходит, останавливается сзади. Сашук оглядывается на него и отворачивается.
— Никуда я с тобой не пойду.
— Что так? — Жорка садится рядом. — За транспортер обиделся? А ты не сердись. На сердитых, говорят, воду возят… Пошли.
— Не хочу. И мамка не велит с тобой.
— Почему?
— Она говорит, ты бандит.
Жорка вспыхивает и тут же бледнеет. И снова на шее у него вздуваются толстые жилы, а на щеках играют желваки, будто он катает за щеками орехи.
— Дура она, — помолчав, говорит он.
— Моя мамка не дура! — кричит Сашук.
— Ну, верно — про мамку так нельзя… Только зря она так говорит.
— И не зря! Она говорит, ты в тюрьме сидел.
— Ну, сидел…
— Вот! Значит, правда… А как это в тюрьме сидят?
— Да очень просто: запрут тебя под замок в камере — ну, в комнате такой, каменной, — и сидишь. И год, и два, и три… Какой срок дадут.
— И все время в камере? А на улицу?
— Какая уж там улица… — невесело усмехается Жорка. — Только если на работы пошлют.
— А за что в тюрьму сажают?
— Кого как — за воровство, за убийство, по-разному…
— А тебя за что?
— За дурость. Начальника одного побил.
— Разве начальников можно бить?
— Некоторых следует, только не кулаками. От кулаков все равно толку не будет, тебе же хуже…
— А за что ты его?
— Гад он был. Форменный самодур. Людей, можно сказать, мордовал… Хочет — дает работу, хочет — поставит на такую, что припухать будешь, а кто слово скажет — вовсе выгонит… Там почти сплошь бабы работали. А бабы известно: молчат да плачут. Ну, я и срезался с директором. «В чем дело, говорю, товарищ директор? У нас советская власть или нет?» — «Советской власти, говорит, такие, как ты, не нужны». — «Ах ты, говорю, мешок кишок, за всю советскую власть расписываешься? Думаешь, ты советская власть и есть?» Слово за слово. Я, когда остервенюсь, себя не помню. Сгреб чернильницу — у него здоровая такая, каменная была — и в морду… При свидетелях. Ну, мне припаяли политику, вроде я против власти. Десятку дали. Пять лет отсидел, похлебал соленого. Потом пересмотрели, выпустили… Это давно было, в пятьдесят втором…