Кондуктор клятвенно обещал воздействовать на оголтелого меломана, считавшего, что громкости мало не бывает, но каким образом — не знал никто. Предприимчивый Ян Весло хотел было начать принимать ставки по поводу исхода грядущего противостояния (судя по всему, господин Сверло-Коптищев так просто не сдался бы), Берт Гребло предложил попросту выдрать с десяток струн у несчастного инструмента или переломать музыканту пальцы. («Всего-то и надо — крышкой случайно хлопнуть!» — говорил он и многозначительно косился на Каролину. Каролина же решительно не собиралась исполнять роль поклонницы господина Сверло-Коптищева, поэтому его пальцы пока что оставались в целости и сохранности.)
Сам генеральный следователь пока безмолвствовал, но, скорее всего, по одной лишь причине — он был начисто лишен музыкального слуха, а потому не страдал от всепоглощающей страсти господина Сверло-Коптищева к музыке.
Доктор же Немертвых совершенно справедливо замечал, что означенный господин вполне мог оказаться скрипачом или, боже упаси, саксофонистом, и все соглашались, что в таком случае их муки многократно усилились бы.
Ну а что думал офицер суда Топорны, осталось неизвестным. Спутники затруднялись определить, обращает ли он хоть какое-то внимание на нестерпимую какофонию. (Стажёр Дубовны точно знал, что обращает, поскольку видел, как Пол тщательно заполнял бланк расстрельного приговора на господина Сверло-Коптищева, но предпочел оставить это знание при себе. В конце концов, генеральный следователь всегда говорил, что язык лучше держать за зубами.)
— Что-что? — спросила дама за соседним столиком у своего спутника. — Ах, это дивно, просто дивно!
— Что такое? — приподнял бровь господин Бессмертных.
— Извольте-с… — стюард передал сидящим за столиком программки, отпечатанные на дорогой бумаге цвета слоновой кости.
— Однако! — поразилась Каролина. — Я не предполагала, что в поезде есть даже свой синематограф! Где же он располагается?
— В салоне, разумеется, — ответил доктор и блаженно улыбнулся.
— Лучше бы тут был бассейн, — заметил неожиданно Пол и снова умолк.
— Почему? — спросил Дэвид. Топорны так редко подавал голос, что некоторые начинали путать его с предметами обстановки, а это было фатальной ошибкой.
— Потому что в бассейне крайне затруднительно играть на рояле, — ответил Пол и замолчал, очевидно, до вечера. Это была очень длинная фраза для светской беседы в его исполнении.
— Но, вижу, обер-кондуктор всё-таки нашел способ временно изгнать этого меломана из салона, — удовлетворенно сказал доктор. — Признаюсь, пускай лучше там безостановочно крутят самые глупые и скучные ленты, чем… вот это, — добавил он, передернувшись, когда господин Сверло-Коптищев выдал особенно страстный пассаж.