Как она попала в круг первоклассных поэтов?
Советское литературоведение было акмеизмостремительным, центром его был, естественно, Мандельштам — и рикошетом так же значительна становилась Ахматова. Научный метод универсален. Ахматову изучали так же тщательно, как изучали Мандельштама, не давая ее поэзии оценок, то есть изучали параметры ее поэзии, тем самым вознося ее в ранг значительных поэтов.
«Сероглазый король» ее старости — «Шиповник цветет».
Перечитайте этот цикл. Перечитайте ее «прозу» — все эти бесконечные, болезненно не кончающиеся «Мне больно от твоего лица», «Что же ты наделала», «Я хочу слышать твои стоны» и пр. Любовь ее к Берлину была невыдуманной, она действительно существовала, это не были бойким пером записанные страсти — в ней была настоящая боль, живой нерв. Нескончаемой — все это было подлинным, как подлинна трагическая любовь подростка — и также беспомощной в художественном выражении, как то, что пишет среднестатистический первично влюбленный в свою заветную тетрадку.
* * *
Институтка, кузина, Джульетта — не вошедшая в поэму строка.
* * *
Но последних стихов Анны Андреевны он не любил, вернее — просто с трудом читал. Очевидно, раздражала манерность сюжетного построения.
О. В. Ивинская. Годы с Борисом Пастернаком. В плену времени. Стр. 173–174
Ахматова с высоты своего безупречного вкуса прохладно относилась к пастернаковской экзальтации…
Д. Быков. Борис Пастернак. Стр. 802
Так научила говорить.
* * *
Проза Ахматовой (а «Проза о поэме» — самый типичный ее образец) — такая «краткая», «чеканная», «афористичная» — состоит из двух моментов — банальностей и жеманных вводных или сопутствующих словечек, создающих, как ей кажется, незаметно нужный настрой. Эти последние тоже по большей части бывают двух родов:
— эпические союзы (…и я уже слышу голос, предупреждающий меня…),
— ужастики (ужас в том, что на этом балу были «все»),
— покорность тяжкому бремени гениальности. (Гораздо хуже то, что делает сама Поэма. По слухам, она старается подмять под себя… Впрочем, по слухам — это отдельный, часто используемый прием.)
Каждому слову о себе она дает эпитет, каждый эпитет возводит в превосходную степень. Эпитетов мало — «страшный», «непонятный для меня самой», «странный», «сложный», «глубокий», «горький», «Сны и зеркала» — quantum satis, в каждом абзаце.
…чего я, конечно, не смею сказать о моем бедном «Триптихе».
Все очень многозначительно, вот заголовок:
М.Б., ИЗ ДНЕВНИКА.
Это не чистовик, но как пером поэта выводятся слова «может быть»? Так из дневника или нет? Поэт не всегда знает, что конкретно он станет говорить — из-под его пера могут литься самому ему не совсем понятные строфы. Но если он выводит: «может быть», «знаете ли», «вероятно» — и прочее, это создает не многозначительность, а — мусор.