Не совсем так. Чуть слышный запах табака может быть для женщины слаще всякого другого и кружить голову лучше самых жарких воспоминаний, о том же, что ее целовал нелюбимый, мы догадываемся по несомненной суггестивной силе образа заслюнявленных пальцев.
* * *
А.А. прочитала <…> новые строфы «Поэмы без героя»: «И со мною моя «Седьмая»…» и «А за проволокой колючей…». Чтобы придать некоторое исключительное звучание, лучше всего, если стих начинается с союза «а» или «и».
* * *
Примерно в это же время у «Реквиема» появился эпиграф — «Нет, и не под чуждым небосводом…»
* * *
Ахматовой приписываются добродетели, вовсе ей не свойственные. Замечательный, но в основном камерный поэт вырастает в мыслителя и пророка.
А. К. Жолковский. Анти-Катаева. Стр. 392
* * *
А Пастернак не признавал никого. Я была дружна с ним, но ни разу не слышала ни одной похвалы. О моем стихотворении «Мужество» он сказал Коме (Вячеславу Всеволодовичу Иванову): «Лучше ее об этом никто не напишет». И это все. (О. М. Малевич. Одна встреча с Анной Ахматовой. Я всем прощение дарую. Стр. 57.) А за Вяч. Ивановым — не Комой — она спустя полвека записала с восторгом еще менее содержательный образ: А дословно: «Вы сами не знаете, что делаете». (А. Ахматова. Т. 6. Стр. 558.) Про такое (впрочем, скорее всего, выдуманное) она не сказала с горечью: «И это все». ЭТО ей кажется очень информативным.
* * *
Стихи Ахматовой называли «маразмическими» — злобные критики, непонимающие… снижением и маразмическим оттенком стихов А<хматовой>. (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 437.)
* * *
Ти-ти-ти, а что — непонятно. То, что Пастернак «опустился» до междометий, говорит — поскольку даже поклонники Ахматовой не могут сослаться на ограниченность его способностей к анализу поэтического текста — о достоинствах самого текста.
Ахматова много стихотворений писала на смерть. Ото всех веет холодом и заботой об элегантности собственного вида. Особенно это видно в стихах о тех, кто не умер на самом деле, а только слухами о собственной смерти подбросил ей тему, или, как в случае с Левой, слухов не было, но так уж велика была вероятность, что Анна Андреевна поторопилась. Неприятное, должно быть, чувство — выжить, вернуться и прочитать стихотворение, которое поспешила написать родная мать на твою ожидаемую смерть — как, мол, она бы переживала. Неприятного осадка не перебить, наверное, никакой отдушкой в виде красоты стиля и свежести образа. Впрочем, сравнить себя с Богоматерью у креста — свежесть не бог весть какая, не первая по счету во всяком случае.