Анна Андреевна: Мне говорили, что Сталин спрашивал (продолжает с кавказским акцентом): «Ну, как там эта монахиня?» Я говорю Анне Андреевне, что постановление ЦК 1946 года было, понятно, по указанию Сталина, но я не понимаю, отчего такие нападки на нее. «Я-то знаю, за что он меня». Спрашиваю: «За что?» Анна Андреевна не отвечает. Может быть, не расслышала моего вопроса, а может быть, не хочет говорить на эту тему.
Н. Готхарт. Двенадцать встреч с Анной Ахматовой. Вопросы, литературы. 1997. № 2
Запись А. А. Крона: <…> Я спросил: «Чем Вы раздражили Сталина после войны? Зощенко рассказом «Обезьяна», а Вы?» А<нна> А<ндреевна>: «Он имел основание сердиться. Это было весной 1946 г. Но что именно не скажу».
* * *
Говорила слепневской соседке, парижанке, при встрече через полвека: «Вот ты, которая меня хорошо знала и нашу жизнь в Слепневе, ты должна написать…» (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 702.) Актриса, после которой должны остаться афиши и рецензии…
Прощаясь с Кларенсом Брауном, А.А. просила передать Артуру Лурье ее настоятельную просьбу («Скажите, что я велела») записать свои мемуары: «Скажите ему, что то, что отдал — то твое». (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 535.) Писатель, поэт велит другому человеку, непишущему — начать писать. Призывает не подверженного его страсти поддаться — и тоже начинать писать. Разве что того мучает графоманский зуд и он знает, что в первое время какое-то удовлетворение приносят исписанные страницы… (Ахматова, интересно, перечитывала ли свою прозу?) Но тут дело идет о другом — до самовыражения Лурье Ахматовой дела нет, она призывает его писать воспоминания. Сейчас, когда он уверен в ее всемогуществе, — а он бесславно бедствует в Америке, когда она в силе, — а он просит ее поспособствовать исполнению его произведений в СССР, — он напишет самые правильные мемуары. Она проговорит даже емкую и яркую по-ахматовски фразу, будущую цитату, она обещает ему какие-то блага — «то — твое», «твоего прибудет», она не знает, чем уж его заманить. А что за утешение человеку в мемуарах? Если в них есть какая-то четкая сквозная идея — воспоминание, например, о каком-то великом человеке или событии, где твое перо следует жесткой канве, — это одно, а встать перед неразрешимой задачей осмыслить и оправдать свою жизнь и даже облечь ее в бессмертное слово — вряд ли это радостный труд. Ахматова ради нескольких восторженных строчек о себе хотела изломать финал жизни человека, который только-только устроил себя и примирился с собой перед смертью…