Но в деле есть и более серьезные нарушения законности. Так, УПК РСФСР в те годы, как и сейчас, предоставлял право обвиняемому ознакомиться с заключением экспертиз и высказать свои соображения по их содержанию. Стрельцова этого лишили, нарушив его права на защиту.
А между тем, группа и тип крови Стрельцова и Караханова полностью совпали. Это иногда встречается на практике. И Стрельцов, изучив акт экспертизы, мог выдвинуть другую версию, после чего я лично не позавидовал бы следователям.
Представьте, что Стрельцов заявил бы: «Да, были вместе на водохранилище, вместе пили, вместе приехали на дачу, вместе зашли в комнату, я полез к ней, она не дается, поцарапала мне щеку, я ударил ее, а потом… отвернулся и заснул. А изнасиловал ее, видимо, поднявшийся с пола Караханов, вот и кровь его на ее одежде имеется».
Караханов по причине опьянения ничего не помнит. Потерпевшая, как она утверждает, без сознания была, то есть тоже ничего не помнит. Кровь Караханова по типу и группе совпадает с кровью, обнаруженной на одежде потерпевшей. В этом случае показания Стрельцова вполне логичны, и опровергнуть их было бы ох как нелегко.
Порой меня, признаться, одолевают смутные сомнения: а может быть, так оно и было? Не случайно же в конце жизни Стрельцов еще раз сказал матери и сыну Игорю, что не ему надо было бы сидеть за все это.
Иных образцов для сравнительного исследования, которые берутся в таких случаях по делам об изнасилованиях, по причине упрощенчества и гонки дела у следствия не имелось. Что было бы тогда с делом? Как минимум, — прекращение за недоказанностью.
Или такой пример. Следователь А. Маркво направил потерпевшую «на мазки» через неделю после случившегося. Интересно, что он там собирался найти, через неделю-то? Естественно, идентифицировать в этом деле экспертам-биологам было нечего.
Мне не хотелось бы здесь, на страницах книги, описывать утвердившуюся на практике методику расследования дел этой категории, рассказывать про мазки, про смывы, про влагалищный эпителий, про идентификационные исследования биологов. Скажу только, что профессионального мастерства следователи в этом деле не проявили. Им просто повезло, что Стрельцов с самого начала и до самого конца полностью признавал свою вину. Признавался во всем, где надо и где не надо, по-мальчишески все брал на себя, как будто хотел сказать: «Вам надо, чтобы я все признал? Да, да, да…»
К слову сказать, мы хорошо знаем из истории и литературы немало случаев, когда в гнетущей обстановке тюрьмы и следствия сдавали свои позиции, шли на самооговор и вынужденные признания, оказывались сломленными люди значительно большего, чем у Стрельцова, жизненного опыта, интеллекта, более поднаторевшие в правовых вопросах, более закаленные в психологических поединках.