Как и у Снэйта, у человека было длинное костлявое лицо, орлиный нос и уши, лишенные мочек. И так же, как у Снэйта, широкие брови срослись на переносице. Однако волосы у него были темные, и на бледной коже - ни морщинки.
- Но это же не он! - воскликнул Фицпатрик.
Экланд бросил недоумевающий взгляд на охранников.
- Как не он? - Экланд боялся, как бы голос не выдал его растущего смятения. Расстегнув карман на одной из штанин своего комбинезона, он достал пластиковый пакет с фотографиями и, быстро перебрав их трясущимися пальцами, отыскал нужную и передал ее Фицпатрику. - Взгляните, вот же он! Это он - вне всякого сомнения!
- Но это старая фотография. Ей по меньшей мере лет пятнадцать.
- Единственная фотография Снэйта, которую нам удалось отыскать.
- Да, но Снэйт сейчас выглядит гораздо старше, он поседел...
- Так, может, он покрасил волосы...
Фицпатрик энергично покачал головой.
- Я же видел Снэйта, и я вам точно говорю, что этот человек не он! Снэйт по крайней мере лет на тридцать старше!
- Ну и не его сын, - буркнул Экланд. - У Снэйта нет детей. И, предвосхищая ваш вопрос, могу сказать, что у него нет и младшего брата.
- И все же это, скорее всего, его младший брат, - настаивал Фицпатрик. Он шагнул к незнакомцу и пальцем приподнял его верхнюю губу. - Видите, у него точно такая же щербинка между зубами. - И вдруг он замер, уставившись на Экланда. - Знаете, я все понял! Этот человек не сын и не брат Снэйта, это его клон! Бог мой, Снэйт произвел своего клонированного двойника! Вы знаете, почему он молчит? Просто никто не удосужился научить его говорить! Ведь это создание - не что иное, как набор запасных частей для Снэйта!.. Я вот что думаю: когда тело Снэйта стало бы совсем старым и немощным, он рассчитывал пересадить свою голову на тело этого несчастного!
33
- Земля, понял вас, - отозвался Кэнтрел, получив вызов на посадку. - Мы уж думали, вы о нас забыли!
Несмотря на то что десантники и их пленники расчищали залитую водой лужайку с помощью бензопил и взрывчатки, им потребовалось для этого намного больше времени, чем они ожидали.
Новак сделал последний круг и выровнял самолет для посадки. Прямо по курсу лежала затонувшая шхуна, за ней скалы, а дальше - расчищенная лужайка длиной 950 и шириной 40 футов. На дальнем ее конце, словно буфера вагона, поставленного в конце железнодорожного пути, возвышалось бетонное здание лаборатории.
Новак, безусловно, помнил о птицах, которые, заслышав шум самолета, начали взлетать, но это была не главная его забота. Если какая-нибудь из птиц не пробьет лобовое стекло или ее не засосет в воздухозаборник двигателя, он сумеет посадить самолет целым и невредимым. Но при мысли о том, что может случиться после приземления, его бросало в пот. Если скорость при посадке окажется чуть-чуть выше, чем требуется, или колеса коснутся лужайки на мгновение позже расчетного времени, или самолет начнет глиссировать, он неминуемо врежется в здание лаборатории. Максимум того, что в их силах (хотя это могло стоить жизни ему или Кэнтрелу), - это в последнюю секунду заглушить левый двигатель и сделать крутой левый поворот, чтобы осталась цела хоть часть здания, где могли бы укрыться десантники.