Хайншток не задавал вопросов.
Когда они выехали на Грайфсвальдское шоссе и двинулись по направлению к Берлину, незнакомец сказал:
— Неслыханно, просто неслыханно, такое обращение!
Хайншток не сразу понял, что имелось в виду, так как
неслыханным в этот момент было лишь то, что он, скорее всего действительно освобожденный, сидел на заднем сиденье автомобиля и читал на дорожном указателе название населенного пункта-Биркенвердер.
— Это? — сказал он наконец. — Ах, да это что! К этому привыкаешь. Чепуха.
— Это было ужаснее, чем все, что я до сих пор слышал о лагерях, — сказал человек, сидевший рядом с ним. В тени, под крышей автомобиля, его лицо было уже не румяным и цветущим, а темно-красным, апоплексическим.
Только теперь он представился, предложил Хайнштоку сигарету, от которой тот отказался, объяснив, что до ареста курил трубку, а теперь, по правде сказать, не хочет начинать снова.
Хайншток смотрел в окно, когда ехали по Берлину, читал названия улиц, выхватывал названия районов: Виттенау, Веддинг, Штеттинский вокзал; смотрел, как люди пользуются всем этим — идут, например, по Инвалиденштрассе к Штеттинскому вокзалу (или останавливаются и разговаривают друг с другом, или просто останавливаются, поставив на землю сумки, или задерживаются у витрин, или поворачивают обратно, или как-то еще меняют направление).
— Прежде чем ехать в отель, — сказал теперь уже не совсем незнакомый господин своему шоферу, — остановитесь перед каким-нибудь шляпным магазином, Бальтес! Посмотрим, может, нам удастся раздобыть для господина Хайнштока шляпу.
Они нашли магазин в северной части Фридрихштрассе, и маленький господин в темно-синем пушистом пальто устроил так, что владелец магазина продал подошедшую Хайнштоку шляпу без карточки на одежду. Второй раз в этот день Хайншток констатировал неотразимость господина Аримонда.
— Но самый невероятный момент в тот день был тогда, когда я проезжал мимо канавы, в которой только что стоял, выгребая мокрый грунт, — рассказывал он Кэте. — Хотя я и прижался к спинке сиденья, в канаве я видел их всех: Дитриха, Зеннхаузера, Фишера и всех остальных. И они меня видели. Конечно, ни один не рискнул помахать мне. Невероятно и ужасно было то, что я сразу же почувствовал: я больше не принадлежу к их числу.
Человек, проезжавший теперь мимо них в автомобиле, был уже совершенно другим, не тем, кто недавно стоял в канаве. Конечно, тогда я так не думал, так я подумал только сегодня. Тогда я лишь хотел, чтобы они меня не заметили.
Следуя совету Аримонда, Хайншток не снял шляпы, когда они вошли в фойе «Кайзерхофа».