Я не знала, что ему ответить. Я пыталась представить себя в автобусе, автобус ехал... куда? Все, что у меня было в жизни, — это отец. Он умер, и я осталась в городе, где мы с ним жили. Я даже сказала «да», когда нелюбимый человек сделал мне предложение. Я сказала «да» корням и принадлежности какому-то месту.
И вот я оказалась в доме, который так хорошо знаю, с человеком, который начинает мне нравиться — и при этом собираюсь уехать «куда-то еще». Куда-то, где не знаю ни одной души.
— Думаешь, я видела, как убили ту женщину? — спросила я.
— Я бы сказал, что это весьма вероятно. — Он взял мои руки в свои, и это прикосновение успокаивало. — Сдается мне, тебе сейчас надо сделать выбор. Ты можешь остаться и, возможно, выяснить правду о чем-то ужасном, что с тобой произошло, или же...
— Или же я могу сбежать отсюда как можно быстрее и как можно дальше. — Я попыталась улыбнуться. — Если я видела, как какую-то женщину... задавили камнями, я не хочу это вспоминать. Думаю, Господь дал мне это забыть, потому что так было нужно.
— Думаю, это мудрое решение, — тихо проговорил Форд и откинулся на спинку кресла.
Мы сидели в молчании и слушали звуки приближающейся ночи. В моей голове билась одна-единственная мысль: последняя ночь. Последняя ночь. Моя последняя ночь с этим забавным и щедрым человеком в красивом старом доме.
Форд
Проснувшись в понедельник утром, я был наполовину уверен в том, что Джеки уже нет. Вполне в духе ее независимой натуры встать, собрать вещи и уехать, оставив записку на холодильнике. Я лежал и прикидывал, что же в этой записке написано? Какая она — любезная, едкая или просто деловая: позвоню и скажу, куда выслать чек. Все.
Но тут до меня донесся запах, который не спутаешь ни с чем, — запах шкворчащего на сковороде окорока. Я так торопился, одеваясь, что перепутал правый ботинок с левым.
На кухне Джеки стояла спиной ко мне, и обычная крохотная одежда плотно облегала се миниатюрную фигурку. Я был так рад видеть ее, что еле удержался, чтобы не броситься обниматься.
Однако мне удалось взять себя в руки.
— А я думал, ты уезжаешь, — угрюмо проворчал я.
— И тебе доброго утра, — сказала она, снимая со сковороды кусок окорока.
— Джеки, я думал, мы договорились, что ты покинешь этот город.
Она поставила на стол тарелку с окороком, яичницей и хлебцами из цельной пшеницы. Я понял, что это, вероятно, для меня, и сел перед тарелкой.
— Я размышляла об этом, — сказала она и придвинула к себе тарелку с чем-то, напоминавшим заваренные опилки. — Так как никто не знает, что я помню Коул-Крик, значит, никто и не подумает, что я, возможно, видела убийство, будучи ребенком. Верно?