В пьесе было всего два действующих лица: сама актриса и ее секретарь, причем Сара Бернар не может передвигаться самостоятельно и на всем протяжении действия сидит в кресле. Перебирает свои записи, перечитывает отрывки из дневника, вспоминает былое.
На взгляд Юрского, роль эта была написана для Раневской. Он планировал поставить ее на Малой сцене театра, игра на которой отнимает меньше сил — зрителей все-таки в десять раз меньше, не тысяча двести человек, а всего сто двадцать. К тому же на Малой сцене можно было спокойно обойтись без декораций, что позволяло побыстрее «запустить» спектакль. Не возражал Сергей Юрьевич и против наличия суфлера. Фаина Георгиевна прочла пьесу и одобрила ее. Однако соглашаться не спешила — ссылалась на нехватку сил и на то, что она уже написала заявление об уходе из театра. Не нравилось ей и название — разве лангусты смеются? Юрский уговаривал, настаивал, но спустя несколько дней Фаина Георгиевна сказала, что она не смеет играть великую Сару Бернар и что только нахал мог написать подобную пьесу. Доводы Сергея Юрьевича о том, что в таком случае эту роль сыграют другие актрисы и что только она, Раневская, сможет «высказаться как никто», не возымели действия. На том все и закончилось. Фаина Георгиевна часто читала вслух стихотворение Евгения Евтушенко «Памяти Ахматовой», которое знала наизусть.
…Она ушла, как будто бы напев
Уходит в глубь темнеющего сада.
Она ушла, как будто бы навек
Вернулась в Петербург из Ленинграда.
Она связала эти времена
В туманно-теневое средоточье.
И если Пушкин — солнце, то она
В поэзии пребудет белой ночью.
Над смертью и бессмертьем вне всего
Она лежала, как бы, между прочим,
Не в настоящем, а поверх него —
Лежала между будущим и прошлым.
Ходили слухи, что Евтушенко хотел посвятить это стихотворение Фаине Раневской. Даже если это и не так, то этому хочется верить. Много схожего, недаром Фаина Георгиевна и Анна Андреевна были столь близки друг с другом.
Фаина Георгиевна Раневская, подобно своей знаменитой подруге, поднялась над настоящим, над бытом, над завистью, над злобой, над несправедливостью, над идеологией.
Она была связующим звеном между будущим и прошлым. Вспоминает Сергей Юрский: «В жаркий июльский день 1984 года мы сидим в кухне у Раневской, завтракаем, говорим о нынешних делах театра, и вдруг она вспоминает впечатление от смерти Чехова — 1904 год! Боже ты мой!
— У вас сегодня концерт? Бедный… Что же вы будете читать?
— Сегодня поэзию.
— П-о-эзию. Пожалуйста, не меняйте звук «о», не говорите его между «о» и «а». В этом слове «о» должно звучать совершенно определенно — пОэзия. Какую пОэзию?