Помню, в средней школе у меня был приятель, такого взаимопонимания явно не достигший, — он поражал меня своей смелостью в подобных вопросах, которые мы с ним довольно наивно обсуждали на переменах. Этот маленький богохульник, сын сказочно богатого подрядчика, жил в роскошном доме на вершине одного из холмов над Босфором, окруженном огромным садом, по которому он разъезжал, восседая на породистом скакуне (и даже был представителем Турции на международных состязаниях по конным видам спорта). Однажды, увидев во время нашего философского спора, что я в страхе от его смелых суждений потерял дар речи, он вдруг поднял глаза к небу и сказал: «Если Аллах есть, то пусть он меня тут же убьет!» И с поразившей меня уверенностью добавил: «Ну что, как видишь, я все еще жив!» Это вызвало у меня очередной приступ чувства вины: я хотел быть таким же храбрым, как он, и в глубине души подозревал, что он прав, — но при этом мне (не вполне осознанно) нравилось смятение в моей голове.
Чувство вины, истоки которого следует искать скорее не в отдалении от Аллаха, а в оторванности от общинного духа города, я переживал как свою личную беду. После того как мне исполнилось двенадцать, мои интересы, равно как и чувство вины, спустились с метафизических высот и перешли в область отношений между полами, и беспокойство, которое внушала мне религия, утихло. И все же я до сих пор вздрагиваю, если в людской толпе, на пароходе или на мосту вижу пожилую женщину в белом чаршафе.
В середине 1960-х годов мама каждое воскресенье покупала газету «Акшам». Это была газета не из тех, что каждый день приносили нам в дом по подписке, — чтобы купить ее, нужно было специально сходить к газетному киоску. Папа, знавший, что маму в этой газете интересовала в первую очередь колонка под заглавием «А вы об этом слышали?», в которой некая особа, прячущаяся за псевдонимом Гюль-Пери,[64] делилась последними сплетнями и слухами из жизни высшего общества, не упускал случая отпустить по этому поводу шутку-другую. Папины шутки и насмешки давали мне понять, что интерес к сплетням из жизни высшего общества — не самое достойное человеческое качество. Во-первых, потому, что скрывающиеся за псевдонимами сочинители подобных колонок из зависти к людям «нашего круга» (или того круга, который нам все еще хотелось считать «нашим») по большей части насмехаются над ними и выдумывают небылицы; во-вторых, какими бы вымышленными ни были эти истории, образ жизни богатых, имевших неосторожность попасть в подобные колонки, уж точно не может служить образцом для подражания. Тем не менее папа тоже читал все собранные Гюль-Пери сплетни и принимал их за чистую монету.