— Нет. Не слова. Умирающий может думать о чем угодно. Если бы он думал о матери, это было бы вполне нормально. Но слуховая зона его коры пуста. Абсолютно пуста, понимаете?
— Нет. Ничего не понимаю. Что значит — пуста?
— Обычно сканирование теменных слоев не дает результатов, — пояснил Нигрен. — Там слишком много энграмм, слишком много закрепленных слов. Результат такой же, как если бы вы пытались читать сто книг одновременно. Получается хаос. А у него, — Нигрен взглянул на длинную фигуру под простыней, — там не было ничего. Никаких слов, кроме этих нескольких слогов.
— Да. Я прошел от сенсорного центра речи до Sulcus Rolandi, — сказал Сакс. — Поэтому те слоги и повторялись в мозге; это были последние фонетические структуры, которые уцелели.
— А остальные? Другие?
— Их нет. — Сакс, словно потеряв терпение, поднял тяжелый прибор так резко, что заскрипела кожаная ручка. — Их просто нет, и все. И не спрашивайте меня, что с ними случилось. Этот человек утратил всю слуховую память.
— А изображение?
— Изображение другое дело. Он это видел. Хотя мог даже не понимать, что видит. Фотоаппарат тоже не понимает, но фиксирует то, на что его направляют. Впрочем, я не знаю, понимал он или нет. Помогите мне, коллега.
Врачи, взяв аппарат, вышли. Дверь закрылась. Рохан остался один. Его охватило такое отчаяние, что он подошел к столу, поднял покрывало, отбросил его и, расстегнув на мертвом рубашку, — она уже оттаяла и стала совсем мягкой, — внимательно осмотрел его грудь.
Прикоснувшись к ней, Рохан вздрогнул. К коже вернулась эластичность; по мере того как ткани оттаивали, мышцы расслаблялись, и голова, до сих пор неестественно поднятая, бессильно упала. Человек словно и вправду спал.
Рохан искал следов какой-нибудь загадочной эпидемии, отравления, укусов, но не нашел ничего. Два пальца левой руки мертвеца разогнулись, открыв маленькую ранку. Ее края слегка разошлись, ранка начала кровоточить. Красные капли падали на белую простыню. Этого Рохан уже не мог выдержать. Даже не закрыв мертвеца саваном, он выбежал из каюты и, расталкивая находившихся в коридоре людей, бросился к главному выходу так стремительно, словно за ним кто-то гнался.
Ярг задержал его у шлюза, помог надеть кислородный прибор, даже воткнул в рот мундштук.
— Ничего не известно?
— Нет, Ярг. Ничего. Ничего!
Он не понимал, с кем спускается в лифте вниз. Незаглушенные двигатели машины ревели. Ветер усиливался, и волны песка, накатываясь, скрипели о поверхность корпуса, шершавую и неровную. Рохан совсем забыл об этом. Он подошел к корме и, поднявшись на цыпочки, притронутся кончиками пальцев к толстой металлической плите. Панцирь походил на скалу, очень старую, выветрившуюся скалу, ощетинившуюся твердыми бугорками неровностей. Он видел между транспортерами высокую фигуру инженера Ганонга, но даже не пробовал спросить его об этом феномене. Инженер знал столько же сколько он сам. То есть ничего. Ничего.