— А капитан Шенберк не обратился на путь истинный? — спросил Володыевский.
— Какое там! Умер в заблуждении, как жил.
— И как это люди предпочитают лучше отказаться от спасения, чем от своего упорства! — вздохнул пан Лонгин.
— Бог защищает нас от казацкого насилья и чар, — продолжал Заглоба, — а они еще оскорбляют Бога. Известно ли вам, Панове, что вчера, вон с того шанца, стреляли клубками ниток? Солдаты рассказывали, что в том месте, где упали клубки, земля тотчас проказой покрылась.
— Известное дело, что у Хмельницкого черти служат, — сказал, крестясь, литвин.
— Ведьм я сам видел, — прибавил Скшетуский, — и скажу вам, Панове… Дальнейшие слова прервал Володыевский, который сжал вдруг руку
Скшетуского и прошептал:
— Тише!
Потом прыгнул на край окопа и стал внимательно прислушиваться.
— Ничего не слышу, — сказал Заглоба.
— Тсс… Дождь заглушает, — ответил Скшетуский.
Пан Михал стал махать рукой, чтоб ему не мешали, и еще некоторое время прислушивался внимательно, наконец соскочив с вала, подошел к товарищам.
— Идут, — прошептал он.
— Дай знать князю! Он пошел к квартире Остророга, — тихо проговорил Скшетуский, — а мы побежим предостеречь солдат.
И они тотчас побежали вдоль окопов, то и дело останавливаясь и всюду шепча по дороге солдатам:
— Идут! Идут!
Слова эти точно тихая молния пронеслись по всей оборонительной линии. Через четверть часа появился князь, уже на коне, и отдал приказания офицерам. Так как неприятель хотел, по-видимому, застигнуть осажденных врасплох, то князь велел оставить его в этом заблуждении. Солдаты должны были вести себя как можно тише и подпустить штурмующих к самым валам, а затем, когда выстрел из пушки даст сигнал, ударить на него сразу.
Солдаты были наготове, лишь дула мушкетов склонились без шума, и наступило глухое молчание. Скшетуский, пан Лонгин и Володыевский стояли рядом, а пан Заглоба за ними. Он знал по опыту, что больше всего ядер и пуль падает на середину лагеря, а у валов, в присутствии таких трех рубак, — гораздо безопаснее.
Он поместился позади рыцарей, чтобы не попасть под первый натиск. Немного в стороне стал на одно колено пан Лонгин с мечом в руке, а Володыевский присел возле Скшетуского и шептал ему на ухо:
— Они идут…
— Мерным шагом.
— Это не чернь и не татары.
— Это запорожская пехота.
— Или янычары… Они хорошо маршируют. С коня их можно больше нарубить!
— Сегодня темно для конницы.
— Теперь слышишь?
— Тсс!.. Тсс!..
Лагерь, казалось, был погружен в глубокий сон. Нигде ни малейшего движения, ни света — всюду глухое молчание, прерываемое только шумом мелкого, точно просеиваемого сквозь сито, дождя.