— Вы отправитесь под арест в самый разгар боевых операций! Вы будете сидеть без ремня, как бравый солдат Швейк… Стыдно за вас!
Смертельно бледный Шустов понял всю человечность этого душевного движения. Его строгие голубые глаза следили за тем, как полковник вырвал из трофейного строевого журнала лист чистой линованной бумаги и, придвинув к себе чернильницу, стал писать приказ об аресте. С приказом в руке Шустов твердо прошагал по комнате. Дверь за ним закрылась неслышно.
— Сложный товарищ, — отозвался Котелков.
— Это вы мягко выражаетесь. Безответственный мальчишка! Щенок!..
— И всегда выше головы хочет прыгнуть. Инициатива его, видите ли, распирает… По-моему, это про таких инициативных сказка придумана: на похоронах кричат — таскать не перетаскать, на свадьбе — со святыми упокой…
— Ошибаетесь. Это про дураков и к тому же бестактных, — суховато сказал Ватагин,
Каждый раз, когда Котелков начинал при нем философствовать, обнаруживая свой чуждый и неприятный ход мыслей, полковнику становилось не по себе, как будто он принимал участие в каком-то непристойном занятии.
— Это все равно, — упрямо сказал Котелков. — С такой инициативой недолго оказаться и орудием врага и…
— Посидит под арестом — поразмыслит о своем поведении, — прервал Ватагин.
Чем больше рассуждал Котелков, тем спокойнее начинал относиться к провинности Шустова полковник.
— А я бы отдал этого сукина сына в трибунал — и делу конец. — сказал Котелков.
— Повторите, ослышался.
— В трибунал, говорю…
— За промах списать в расход? Это вы здорово придумали. Что ж, давайте состав преступления!
Котелков сосредоточенно разглядывал телефонный шнур.
— По крайней мере, отчислить! Не ошибемся. Мы тут — не фиги воробьям давать! Надо гарантировать себя от подобных сюрпризов. — угрюмо, с тем красноречием, которое все выражается в неподвижном взгляде и в руках, теребящих телефонный шнур, настаивал Котелков.
— Отчислить… гарантировать себя, — повторил Ватагин. — У меня другой взгляд. Надо воспитывать людей. Живой, горячий, как огонь, с хорошей душой мальчишка! Надо его воспитывать. И прежде всего — коммуниста воспитывать, чтобы воспитать чекиста Вот как я думаю!
Котелков пропустил мимо ушей гневный порыв Ватагина и упрямо продолжал свое:
— Смеяться будут: посадили на гауптвахту. И это на фронте! У нас ее и нет, наверно.
— Должна быть! В штабе должна быть гауптвахта. А нет — под домашним арестом побудет.
Чем дольше затягивался этот неприятный разговор тем веселее становился Ватагин. Он хорошо понимал, что Котелков не прощает Шустову его безусловного морального превосходства — того бескорыстного интереса к делу, которое так чуждо самому Котелкову, рассматривавшему всякую операцию как повод проявить свою оперативность: той честности, которая так привлекала самого Ватагина к Шустову. И то, что Котелков не смог даже скрыть своих душевных движений от взгляда Ватагина, вызывало в Ватагине хорошее чувство бодрости и убежденности в своей правоте.