— Если ты собираешься поменяться с ним ролями, зачем ждать завтрашнего утра? — спросил Луиджи, когда мы обсуждали это событие на кухне. — Начни прямо сегодня, и тогда ты сможешь провести ночь в его кровати!
— А он пускай поспит в моей, — подхватил я.
— Ему понадобятся две кровати — и твоя, и Миранды, — сказал Луиджи, вызвав своим замечанием взрыв смеха.
— Тогда, — нахмурился Томмазо, — герцог будет спать с Мирандой!
— Конечно. Уго, например, это нравится, — хихикнул один из поварят.
Я схватился за кинжал, но нас растащили.
— Он пошутил! — кричали мне наперебой.
— Неужели они все так думают? — спросил я потом Томмазо.
— У остальных девчонок есть парни, — тщательно взвешивая слова, протянул он в ответ, — а Миранда никого к себе не подпускает, поэтому люди думают, что…
— Это я никого к ней не подпускаю, потому что не хочу, чтобы она связалась с каким-нибудь глупым мальчишкой! — сердито отрезал я.
— Ты спросил — я ответил.
Я так разозлился, что забыл о мысли, которая беспокоила меня наподобие больного зуба. Никак не могу вспомнить: что это было?
Тучи наконец рассеялись, и блеклое солнце встретило Масленицу вместе с нами. Лежа в кровати, я слышал, как в город стекались люди. Из фонтанов уже било красное вино, скоро все начнут пить и куражиться. Мне не хотелось к ним присоединяться. Меня преследовала мысль о том, что придется поменяться ролями с Федерико. Это было задумано как развлечение, хотя больше походило на смертный приговор. Как поступит герцог, если я ему что-нибудь прикажу?
— Нет, — сказал я Томмазо, когда он спросил, пойду ли я на скачки. — У меня боли в животе и разлитие желчи. Мне тошно.
— Да не станет Федерико с тобой меняться! Все это пустая болтовня. Пошли, поставим что-нибудь на лошадок. — Он частил, захлебываясь от возбуждения словами. — Даже если тебя казнят, по крайней мере повеселишься напоследок!
Короче, я дал ему себя уговорить.
Долина, надо думать, совсем опустела, поскольку все улицы были забиты народом. Я не видел земли под ногами. Зеваки высовывались из окон и сидели на крышах. Семьи, которым принадлежали скакуны, маршировали по улицам, распевая песни, трубя в трубы и осыпая друг друга оскорблениями.
К вечеру пошел дождь, булыжник на пьяцца дель Ведура заблестел в мерцании факелов. Когда скакуны промчались мимо нас, толпа взревела так громко, что я забыл все свои тревоги. Деньги я решил оставить до последнего заезда, в котором было меньше участников, зато больше азарта.
В первый раз, когда кони пронеслись по площади, впереди скакал вороной жеребец, а за ним, почти ноздря в ноздрю, серая кобыла. Томмазо поставил на жеребца, я — на серую лошадку. Как только они скрылись из виду, зрители ринулись на другую сторону площади. Мы проталкивались через толпу, пока не услышали крики: «Вот они! Они скачут!» Тогда мы прижались к стенам домов, давая дорогу лошадям.