Текст Пушкаревой очень характерен. В нем мы видим все ту же парадоксальную попытку «доказать», что культура Рюриковичей была в чем-то даже и «лучше» пресловутой европейской культуры. Именно этому доказательству должен служить замечательный оборот: «киевская княжна привезла во Францию свою библиотеку». Целую «библиотеку» привезла… из Киева… аж во Францию… Знай наших!.. Правда, «Франция», куда Анна Ярославна «привезла свою библиотеку», это еще не Франция Бальзака, Мопассана и импрессионистов; нет, это просто часть распавшейся империи Карла Великого — северная Франция — домен французского короля, очень отличающийся от Прованса — южной Франции с ее действительно интенсивным культурным развитием. Да и «библиотека» Анны Ярославны, оказывается, состоит… из одной-единственной книги, от которой «сохранилась лишь часть». Оказывается к тому же, что нет возможности доказать, будто именно эту книгу привезла с собой «киевская княжна»; можно только (на самом деле, с большей или меньшей долей вероятности) предполагать, что эта рукописная книга сделана именно «в первой половине XI века» на Руси Рюриковичей… Совершенно не желая считаться с особенностями средневекового менталитета, игнорируя своеобразие развития культуры Киевской Руси, исследовательница рассуждает просто: «образованный, культурный человек не может иметь только одну книгу; если сохранилась «часть одной книги», значит, книг было много, целая библиотека для чтения!»… Здесь невольно вспоминается… Ю. Дружников, иронизирующий над описанием ритуала повязывания пионерского галстука бюсту Павлика Морозова — «…никто не знает, где сейчас галстук самого Павлика, но всем кажется, что именно этот галстук повязан на нем», — пишет «Комсомольская правда». «Итак, «никто не знает», но — «всем кажется», — иронизирует в ответ Дружников… То же и с пресловутой «библиотекой» Анны Ярославны: «никто не знает» (и не имеет никаких доказательств ее существования), но «всем кажется», что она существовала… Какую же книгу могла привезти с собой киевская княжна? Она могла привезти с собой то самое «парадное» евангелие (только что мы говорили о подобном типе рукописных книг); таким евангелием ее мог «благословить», наделить как «приданым имуществом» ее отец; на такой книге возможно «клясться» «приносить присягу»; но для «чтения» в нашем смысле подобная книга вовсе и не предназначена; и наличие «парадного евангелия» вовсе не предполагает наличия других каких-то книг и даже и… просто знания грамоты…
Тут надо отметить, что жизнеописания Рюриковичей мы или можем сами сложить из различных летописных упоминаний, или имеем в целостном виде, в форме так называемого «жития». Но здесь надо сразу оговориться, что жития бывают у князей, признанных так или иначе святыми (вовсе не все святые, чтимые православной церковью и в народной традиции, «официально», что называется, канонизированы)… Жанр жития калькирован из византийской церковной литературы и представляет собой своеобразный «биографический очерк», написанный в соответствии с византийскими канонами жизнеописания святого. В русской традиции жития очень часто включают интересный этнографический материал, содержат элементы живого описания быта и нравов. Но анализируя тексты житий, всегда следует помнить, что сугубо бытовая, этнографическая «информация» попадает в жития скорее даже «случайно»; настоящая цель написания жития — чтобы герой как можно точнее соответствовал «принятым канонам»… Рюриковичи, как правило, принимали монашество, «схиму», находясь в смертельной, предсмертной болезни. Но иногда постригались в монахи еще «в полном здравии» (чаще женщины после смерти мужей)… Объявленный святым Рюрикович, даже если не успел принять схиму, все равно обретал как бы две ипостаси; образ его раздваивался в житии на «бытовой», «мирской» и сугубо «житийный», «монашеский», «чернеческий»… Мирское христианское имя менялось на христианское монашеское имя. И вот именно «чернеческая ипостась», «духовная», «чуждая мирскому», включала в себя такой элемент как «образованность», умение читать и писать; и даже собственноручное создание рукописных книг… Монастырская келья для Рюриковича была «законным местом», где не только возможно, но и необходимо было читать и писать. Чтение и писание; время, проведенное за книжным налоем, были «подвигом», «подвижничеством». И учитывая несовершенство методики обучения чтению и письму, можно понять, что это и вправду не было легко: читать и писать…