— Алхимия какая-то, — вздохнул Хватко, упрямо нахмурив брови. — И все одно непонятно, чем они друг от дружки разнятся.
— Экий ты, брат, дотошный! Одно слово — следователь. На самом деле все просто: односолодовое гонится из чистого ячменного солода, pure pot still делается из смеси солода с непророщенным ячменем, а для зернового брагу готовят, соответственно, из цельного зерна, без всякого солода.
— Вот — объяснил, и теперь мне все стало совершенно понятно! — удовлетворенно кивнул Вадим. — А на душе легко и радостно. — И, потирая в предвкушении пухлые ладони, добавил; — Ну, а какое же виски будет предложено нашему вниманию сегодня?
Горислав Игоревич поднялся с кресла, поставил бутыль на ладонь левой руки и, держа ее несколько на отлете, торжественно, с аффектацией, изрек:
— Внимание, внимание! Сегодня вам будет предложено ирландское односолодовое виски «Бушмилз Молт» шестнадцатилетней выдержки. Уникальность сего напитка состоит в том, что в течение всех этих лет он выдерживался в трех разных дубовых бочках: сначала из-под хереса, затем из-под бурбона и, наконец, из-под порто. В результате такого чрезвычайно деликатного процесса напиток и обрел свою уникальную и неповторимую сложносочиненность, характеризующуюся сладкими медовыми и орехово-солодовыми составляющими… Ну как, годится?
— Внушает, — согласился Хватко. — Ну а чего тянешь? Давай наливай свое «сложноподчиненное составляющее»!
Когда бутылка «Бушмилз Молт» показала дно, Вадим Вадимович, тыча в опустелую емкость напоминающим сардельку пальцем, не без ехидства заметил:
— Вот, понимаешь… ик!.. шестнадцать лет его, ядрен-матрен… ик!.. выдерживали, то в таком бочонке, то в… ик!.. эдаком, а мы его за каких-нибудь сто шестьдесят минут… ик! ик!.. оприходовали.
— Cinis et manes et fabula fies[1], — развел руками ученый.
— Чего?
— Все, говорю, преходяще.
— Эт-то точно! — кивнул отяжелевшей головой следователь. — Между прочим, что это у тебя за куст со щитами вместо листьев нарисован? Вон тот, слева от окна.
— Это родословное древо Костромировых.
— Ишь какое разлапистое! По нему, небось, до позапрошлого века можно всех предков запросто отследить.
— До пятнадцатого столетия, — уточнил Горислав.
— Ага, теперь мне понятно, почему ты так любишь всякие древности.
— И почему же?
— Потому что сам — древность!
— Кстати, о древностях, — вспомнил Костромиров. — На днях со мной произошел один преудивительный случай…
— Да с тобою они постоянно происходят, — отмахнулся Вадим, — случаи эти. Удивляюсь, как ты только жив до сих пор!
— Ну, происходят, — согласился ученый, — и, заметь, нередко при твоем непосредственном участии. Помнишь историю с «уносящими сердца»