Но сейчас, дыша холодным декабрьским воздухом, подняв глаза и подставив лицо ветру, когда он почувствовал с благодарностью прикосновение к коже холодных дождевых капель, он понял, что душа наконец-то догнала, настигла его.
Он это почувствовал.
Наутро после семидесятого дня рождения отца, в девять часов, Лу Сафферн сидел у себя в заднем дворике и, запрокинув голову и закрыв глаза, подставлял лицо утреннему солнцу. Он перелез через изгородь, отделявшую два акра возделанной земли с дорожками, усыпанными галькой, с клумбами и растениями в больших горшках в качестве вех и ориентиров от земли необработанной, не знавшей прикосновения человеческих рук. Там и сям виднелись желтые пятна утесника, как будто кто-то в Далки, играя в пейнтбол, обстрелял северную сторону мыса. Дом Лу и Рут стоял на вершине холма, а их задний двор находился на северном склоне с широким видом на Хоут внизу, бухту и дальше, до самого Ирландского Ока. Нередко вдали можно было даже различить Сноудон и Национальный парк Уэллса в 138 километрах от них. А в этот ясный день Лу Сафферн как раз и глядел в ту сторону.
Лу сидел на камне, дыша свежим воздухом. Из заложенного носа текло, щеки застыли от холода, уши кусал ветер. Пальцы стали лилово-синими, словно их прищемили. Погода тяжелая для организма, но идеальная для хождения на яхте. В отличие от аккуратного, ухоженного садика Лу и таких же садиков по соседству, утесник рос как бог на душу положит, что казалось даже лучше и живописнее, — так растет второй ребенок в семье, ребенок, которому дают больше воли, не сковывая правилами и запретами. Утесник карабкался по склону, захватывая все вокруг властно и неудержимо. Ландшафт был холмистым и неровным, возвышенные участки совершенно непредсказуемо чередовались с впадинами и ямами, грозя опасностью путникам. Пейзаж казался мирным, но таил в себе неожиданности — так озорник с последней парты тихо ждет щелчка запрятанного им в классе капкана. Несмотря на таинственную дикость холмов и сутолоку рыбацкой деревушки, жизнь в самом Хоуте дышала спокойствием и уютной патриархальностью — спокойствием веяло от маяков, освещавших жителям путь к причалам, спокойствием веяло от незыблемых скал, высившихся подобно строю спартанских воинов, вздымающих мускулистую грудь и раздувающих ноздри в ожидании схватки с силами природы. Посредником между морем и сушей служил пирс, усердно тасовавший людей, направлявшихся туда-сюда, на фоне башни Мартелло, стоявшей в отдалении одиноким часовым, солдатом-ветераном, не желающим покидать свой пост, хотя война давно уже завершилась. Несмотря на вечные набеги ветров на берег, городок держался стойко и не сдавался.