— Эльвира, если по нашим историям будут вопросы — обращайся к Марине, она сейчас даст свою визитку. Марина всегда поможет, правда?
Марина кивнула. Я повернулась к Эльвире и вдруг увидела ее совершенно круглые глаза. Только сейчас я поняла, каким ей виделся со стороны наш разговор. Наверно, так абориген смотрит, как колдун на его глазах протыкает иглой соломенную куклу врага. Нет, определенно у меня сегодня misery loves company.
Скатерть покрывала столик неуклюжей коркой и сияла при этом неестественной белизной, призванной, очевидно, задать тон этого гламурного кабинета в полтора квадратных метра. Но ощущение гламура не появлялось. Наоборот, мне подумалось, что скатерть здесь не стирают, а лишь всякий раз покрывают побелкой для быстроты. И пока я запихивала сумку под сиденье, с удивлением заметила, что стараюсь не касаться скатерти из опасения испачкаться. На столе высилась пара пластиковых бутылок с минеральной водой, наверняка такой же пластмассовой на вкус. А посередине — ваза с ромашками. Настоящими живыми ромашками. Я представила себе проводников, которым строгие должностные rules приказывают наравне с растопкой печки собирать ромашки на полустанках, а затем расставлять в каждом купе вагона-люкс. Мне стало смешно.
Дарья Филипповна пришла на вокзал задумчивая и расстроенная. Я тоже после всех этих troubles была не слишком fresh, и поначалу мы молчали. Но если моё настроение было усталым, то Даша оказалась активна и явно желала делиться эмоциями. Мне этого не хотелось. Поезд все не ехал, хотя часы уже показывали лишние три минуты.
Все-таки есть что-то унизительное в самой идее общественного транспорта, будь то трамвай, набитый гегемоном, вагон-люкс в поезде дальнего следования или самолет, набитый, впрочем, тем же гегемоном, только в более чистой одежде. Общее у этого транспорта — полная невозможность повлиять на процесс движения и полная необходимость строго следовать режиму, не отставая от распорядка даже мысленно. От этого пассажир всю дорогу живет с ощущением, что в любой момент может явиться погонщик каравана и ударить хлыстом за нарушение какого-то пункта неведомой инструкции. И будет в своем праве. Пока что транспортный деспотизм проявлялся всего лишь в запертом клозете, но я знала, что впереди, насколько позволит путь до Ельца, нас ожидают побудки, централизованное включение и выключение света в вагоне и прочие атрибуты типично армейского графика, о котором мне часто рассказывали отслужившие френды с плохо скрытой nostalgic.
Я пока стала глядеть в низкое вечернее небо, больше похожее на брезентовую крышу в маскировочных пятнах облаков, растянутую над Москвой. Крыша держалась прочно, а затем поехала, все ускоряясь. Вскоре под полом начали вызывающе лязгать колеса — им было все равно, где лязгать, хоть в сидячем вагоне, хоть в люксе. Я прошла по вагону, но клозеты оказались все еще заперты. Поинтересовавшись у скуластой проводницы, когда они откроются, я получила равнодушный взгляд и процеженное сквозь зубы «ждите…» Ничего иного я и не ждала даже в люксе. Вернувшись в купе, я посмотрела на Дашу в упор: