Уклоняясь от посыпавшихся на него ударов, он катался по полу камеры. Казалось, идет рукопашная схватка. Однако ослабевший, истерзанный Гефель быстро сдался. Тюремщик склонился над ним, коленями придавил его руки к полу и снова укрепил на голове тиски.
Надрываясь от крика, Гефель мотал головой, но тиски сидели крепко. Мандрил своей огромной ручищей зажал ему рот и туже повернул винт.
У Гефеля заклокотало в горле, глаза готовы были выскочить из орбит.
— Кто второй?
Кропинский заткнул кулаками свой рот, в беспредельном ужасе от того, что совершалось над его товарищем. Кто второй?
От адской боли Гефель бился на каменном полу. Имена! Имена!.. Они сидели у него в клокочущей гортани и ждали, чтобы их выпустили.
— Кто второй? Будешь ты говорить?
Когда Мандрил убрал руку, изо рта Гефеля вырвался задушенный крик:
— Кррааа…
Это были они, имена. Гефель выкрикивал их один за другим:
— Кррааа, кррааа…
Вдруг закричал и Кропинский. Сжав голову руками, он кричал…
Казалось, кричал сам воздух карцера, стены не могли поглотить этих криков, и безумие металось по камере.
Мандрил поднялся и, расставив ноги, стал над беснующимся телом Гефеля. Пока еще нельзя было допустить, чтобы тот умер. И Мандрил отвинтил тиски.
Безумные вопли Гефеля заглохли в хриплых стонах. Освобожденное тело вытянулось.
Кропинский боязливо сжался в комок, и как только Мандрил покинул камеру и потушил свет, он подполз к Гефелю, дрожащими руками ощупал его и начал всхлипывать в тихом отчаянии.
Гефель чувствовал, как в нем жизнь боролась со смертью. Кровь, словно исхлестанная бичами, неистово мчалась по жилам, мозг, казалось, расплавился от боли, и даже мысли горели, как в пламени лихорадки. Дыхание слабо трепетало.
— …имена… Мариан…
Кропинский провел рукой по вздрагивающему телу Гефеля.
— Ты кричать, брат, только кричать…
Гефель с трудом переводил дух. Он был слишком слаб, чтобы отвечать. Его измученное сознание блуждало на краю беспамятства, но не упало в благодетельную бездну.
— О боже, — всхлипывал Гефель, — о боже!..
Он страдал невыносимо.
На другой день Ферсте во время прогулки увидел на дороге электрика. Они взглянули друг на друга. Будет ли Ферсте поправлять башмак?
Казалось, Ферсте не обращает на монтера никакого внимания. Он высоко поднял заложенные за спину руки, и можно было подумать, что он выполняет гимнастические упражнения. Когда Шюпп проходил мимо него, направляясь к контрольному окошку, Ферсте положил руку себе на сердце. Шюпп вернулся в лагерь. Он понял. Гефеля и Кропинского пытали, но рука на сердце означала, что они держатся стойко.